А теперь лил дождь, делавший все вокруг тусклым и серым. В животе Юлиуса что-то содрогнулось вдруг, и он почувствовал там неприятную голодную пустоту, увеличивавшую слабость его дрожащего тела.
Время обеда давно прошло, а он и не заметил этого, увлеченный работой. Он медленно взял мокрый, скользкий топор закостеневшей рукой и засунул его за пояс. Он знал, что если теперь притти домой, то хозяйка долго не будет понимать, что ему нужно, и только после того, как Карьямаа пояснит ей, она догадается налить ему чашку супу и нарезать хлеба. И потом, когда он опустошит чашку и положит ложку в ожидании прибавки, она опять забудет о нем, копаясь у печки.
Но тогда Карьямаа ударит рукой по столу так, что пустая чашка, ложка и хлеб подпрыгнут на воздух, и крикнет в сторону хозяйки, краснея от напряжения:
— Ты что, ослепла? Не видишь — человеку добавить надо!
Юлиус, конечно, не услышит его крика, но по движению губ всегда понимает смысл его речи. Старший друг подметит направление его взгляда и, не отворачивая своих губ, будет кричать еще более сердито:
— Ты что, не слышишь, чорт глухой? Человек идет работать, а не спать! Понятно? Он должен быть сыт. Я не позволю, чтобы у меня Юлиус оставался голодным. Добавь ему сейчас же что там есть: картошки или каши... Ты слыхала, что я сказал?
И он снова ударит по столу своей тяжелой рукой.
Хозяйка спохватится и поспешит поставить на стол еще что-нибудь. При этом дряблые щеки ее покраснеют больше, чем обычно, а жирные, полуседые пряди, торчащие из-под платка, задрожат, как будто от злости. Она проворчит что-то про обжор, которых никогда ничем не напихаешь, и отойдет к своей печке или плите.
Но Юлиусу станет почему-то стыдно от всего этого, и он поспешит выйти из-за стола, не наполнив желудка.
Юлиус пихнул ногой лопату под мокрые сучья и потоптался на месте, тоскливо озираясь, и затем первый раз в жизни он поступил необычно. Он пошел в сторону оврага, несмотря на то, что дом Иоганеса находился в другом направлении, и несмотря на то, что ветер дул со стороны оврага и дождь хлестал в лицо.
Дно оврага, еще не оттаявшее, было наполнено водой, и он окончательно промочил себе ноги. Он съежился и залязгал зубами еще больше, когда почувствовал между пальцев хлюпающую холодную воду.
Закоченевшие руки не слушались, когда он карабкался из оврага, и он дважды сорвался, выпачкавшись в раскисшей земле.
Выбравшись кое-как из оврага, он медленно побрел в направлении кузницы, без всякой мысли в голове и равнодушный к холодному дождю, обильно поливавшему его согнутую спину.
