- Ребята, вы меня не оставляйте, если что, - тихо попросил Рябышев.
- Надо думать, после войны большое строительство будет, - продолжал Двоеглазов. - Во всех городах памятники победы должны стоять... На мою профессию лепщики огромный спрос намечается. Если живой останусь, жену в шелк одену... И девочек тоже... Двое их у меня... Пускай в крепдешине растут.
- Баловать тоже не к чему, - возразил Кулагин.
- Почему же не баловать, раз мы победим...
- Скоро, что ли, пойдем? Который час? - послышался спокойный хриплый тенорок Колечкина.
- Поспал напоследок? - опросил Двоеглазов.
- Один раз не в счет...
- Точно... Счет начинается после ста, - согласился Двоеглазов.
- Ребята!.. Как я по первому разу... вы меня не бросайте, если что... пролепетал Рябышев.
- Я немца хочу видеть... Я до него добраться хочу... Я бы ему все высказал... и за жену, и за себя, - проговорил Кулагин.
Как всегда перед боем, люди плохо слушали друг друга, хотя и очень нуждались в слушателях. Но даже сильное волнение товарища не привлекало особенного внимания, потому что у каждого происходило единоборство с самим собой. Однако в том, как Кулагин произнес последние слова, звучала такая свирепая ненависть, что бойцы на секунду замолчали.
- Как разговаривать будешь? Он нашего языка не понимает, поинтересовался Двоеглазов.
- Ничего, они бы объяснились, - серьезно сказал Колечкин.
Внезапно в стороне немцев застучал пулемет и послышались одиночные выстрелы. Потом поблизости забил второй пулемет.
- Началось; - сказал Колечкин. - Участников просят на старт.
- Наших саперов обнаружили, - предположил Двоеглазов.
Ветки деревьев обозначились на посветлевшем небе, образовав спутанную черную сетку. Люди торопливо поднимались, застигнутые врасплох тем, чего так долго ждали. Они находились у подошвы холма и за тесной еловой порослью не видели того, что делалось на опушке. Но небо над их головами окрасилось в зеленоватый, неживой цвет, затем стало розовым и снова позеленело. Тени двигались, трепетали на шинелях бойцов и, казалось, нестройно шумели, проносясь по опавшей хвое, по листьям. Люди смотрели вверх, словно со дна ущелья, над которым пролетала гроза. На их лицах, мгновенно освещавшихся и вновь тонувших в сумраке, как будто мелькали отсветы молний.
Рябышев отвернулся и по-детски закрыл лицо левой рукой, выставив локоть.
- Ракеты пускает... Не видал, что ли, - сказал Двоеглазов, - сутулый, узкоплечий, - сострадательно глядя на широкого, могучего Рябышева.
