Тот опустил руку и посмотрел на солдата блестящими глазами.
- Около меня держись, - посоветовал Двоеглазов. - Я побегу - и ты за мной, я стрелять начну - и ты пали, я лягу - и ты вались.
- Ага, - выдавил из себя Рябышев.
Двоеглазов повернулся к Уланову.
- Ничего, ребятки, обтерпитесь, - сказал он. - По первому разу, конечно, жутковато...
- Я, кажется, не жалуюсь, - запальчиво возразил Николай.
- Ну, молодец! - дружелюбно сказал солдат.
В сторонке, под деревом, стоял политрук роты, окруженный группой бойцов, - Николай узнал его по черной барашковой шапке с позументами на сукне. Политрук негромко разговаривал с солдатами, и до Уланова доносились лишь обрывки фраз. Николай выпрямился и оглянулся. Он ощутил вдруг холодок решимости и даже порадовался ему.
Ракеты перестали озарять небо, и люди увидели, что начинается рассвет. Темные деревья выступали из насыщенного влагой серого воздуха. Командиры отделений повели солдат вверх по склону холма. Уланов продирался сквозь мокрый темно-зеленый ельник; рядом карабкались, полусогнувшись, бойцы. Подошвы скользили по слежавшейся хвое, и раза два Николай ухватился за колючие ветки, чтобы не упасть. Было удивительно, что приходится проделывать много самых обычных движений: сохранять равновесие, нагибаться, искать место, куда поставить ногу, - то есть поступать так, будто не предвиделось ничего исключительного... Взобравшись наверх, Николай различил просветы между деревьями... Люди спустились с холма, и на опушке им приказали залечь.
Перед Улановым простиралось поле, слегка вздымавшееся в тумане. Вспаханное под озимь, оно было темным, почти черным, в междурядьях поблескивали длинные, как ручейки, узкие лужицы. Утренний сумрак еще скрывал немецкие укрепления, находившиеся по ту сторону ничейной земли. "Вот и передний край", - сказал про себя Николай, словно только что придумал это название.
Действительно, он ощущал себя лежащим на краю пропасти... Он быстро посмотрел по сторонам, желая убедиться в том, что он не одинок. Справа лежал Кулагин; из-под капора плащ-палатки виднелась его щека, поросшая редкой щетиной.
"Хорошо, что и он здесь... Он увидит, как я пойду в атаку", - подумал Николай.
Впрочем, недавняя решимость если не совсем покинула его, то утратила повелительную силу. Казалось, в нем жили теперь два различных человека, обособленных один от другого. Первый думал и решал, как того требовала честь, достоинство, дисциплина; второй только слушал и смотрел, инстинктивно реагируя на окружающее.
