— Крепко.
— То-то и оно-то. Иной раз в судебном заседании мечешь бисер, мечешь, и доводы, и факты, и логика, и статьи закона, а тебя глухие слушают. Все доводы как горох об стену! Теперь же, внемлите моему слову, и того хуже будет. Революцию задушили. Стало быть, восстание — мятеж, восставшие — смутьяны, крамольники. Тюрьмы, конечно, переполнены. Нашему брату работы хватит.
— Какое же будущее вы предрекаете? — спросил Павел Карлович.
Сосед развел пухленькие ручки, сверкнул перстеньком:
— Какие прогнозы? Победителей славят, побежденных судят. Кто прав, кто не прав — история разберется, а пока будут решать приставы да исправники. Вы вот уж год по заграницам ездите, а я в октябре, недели за две до событий, еще по Москве жуировал. Ой, что заваривалось! И ваши студентики, не знаю, как астрономы, а вообще студентики порезвились знатно. В университет со всей Москвы на митинги, как мухи на мед, зеваки слетались.
Переведя дыхание, присяжный поверенный указал пальцем вверх, будто там, вверху, находился тот, о ком он заговорил:
— Государь император слабину почувствовал, бросил толпе пряник — манифест семнадцатого октября. Поздно, видно, бросил. Когда в котле слишком много горячего пару скапливается, сами понимаете, разорвет котел, не миновать взрыва.
— Полагаете, не миновать? — вставил Штернберг.
— Сегодня котел опять запаяли, опять пар накапливают. Власть силу обрела, пряников ждать не приходится, придется послушать, как нагайка свистит.
— А с кем будут слуги Фемиды? — поинтересовался Павел Карлович.
Присяжный поверенный уложил в коробку последние бутылочки с ликером, пристроил сбоку фаянсовую сороку и, вздохнув, ответил:
— Кто платит, тот и заказывает музыку, милостивый государь!
Лошадка бежала резво, поскрипывал январский снежок. Неуклюжий извозчик в тулупе и в синей поддевке поверх возвышался как гора. Поезд опоздал, извозчик, видно, заждался, озяб и подстегивал савраску не из надобности, а скорее так, чтобы размяться:
— Но-о-о, лядащая! Заробляй себе на овес, а мне на гренку!
Павел Карлович, укрыв ноги меховой полостью, чувствовал себя в санках превосходно. После вагонной духоты дышалось легко и свободно.
На Брестском вокзале, кажется, ничего не изменилось. У вагона, в белых фартуках с блестящими бляхами, толпились носильщики. Их всегда бывало много у желтых и синих вагонов первого и второго класса, но Павел Карлович от услуг отказался и широким шагом заспешил к санкам.
Извозчики, как обычно, зазывали наперебой. Один из них выбежал Павлу Карловичу навстречу, ухватился за ручку чемодана и с неоправданной горячностью затараторил:
