Снова повисла в избе неподвижная тишина. Хмуро молчали мужики. Притих Семен, притих и весь «трест»… Наконец неторопливо поднялся с лавки Труба.
— Вот что, мужики, — грозно заговорил он, — будет нам на них любоваться… До чего дошло — живи и бойся.
— Написать прокурору! — крикнул кто-то.
— Да, братцы, это уж ни на что не похоже, — выступая вперед и показывая ссадину на лбу, заговорил Игнат. — Меня вот избили… Тоже они — кто другой?.. Ну чего им от меня, старика, надо?
Нософырка сидел на лавке молча. Он боялся говорить.
— Напишем прокурору, откажемся от них, — гремел Труба, — убирайте куда знаете, нам таких разбойников не надо.
— Голосуй, Федька, чего ты! — крикнул Шарганчик.
— Приговор, братцы, кто желает? — неуверенно обратился Федька к собранию.
— Хорошо придумано. Надо!
— Пускай лишат родного места!
Федька мельком взглянул на Гирю и уловил в его взгляде что-то похожее на мольбу. Сейчас в глазах Семена не было ничего, что напоминало бы Ваську, и, быть может, поэтому Федьке показалось, что Семен стыдился своего поступка, что он уже раскаивается…
— Пиши! Пускай убирают поскорей.
— Твое дело, Федька, тебя больше всех обидели, — сказал Игнат. — Как ты скажешь, так и будет.
Опять тихо стало в избе. Федька понурившись думал.
— Ну, леший с ними, пускай вставят рамы, — сказал он вяло и махнул рукой.
— Что это ты, Федька, скис? — обратился однажды к другу своему Алеха Шарганчик. — Ходишь как в воду опущенный, будто и не были мы с тобой первыми закоперщиками!.. Тебе бы жить да радоваться. Сила у нас теперь больше, не то что раньше. Покос вон разделили по-своему, землю будем верстать… Я, на тебя глядя, похудел даже, ей-богу…
Долго молчал Федька. Ему самому было совестно, что изменился он, растерял пыл свой в семейных делах. Но как ни старался он успокоить себя — ничего не выходило. Нежданно-негаданно вломилась в его жизнь темная сила, и уже не мог он одолеть ее.
— Я к тебе всегда с чистой душой, как бумага белая, — продолжал Алеха, — а ты хоронишься от меня, скрываешь…
Федька взглянул на него — потянуло рассказать о своих думах, открыться во всем, облегчить накипевшее горе.
— Ну что ж, Алеха, скажу я тебе… Только тебе одному и могу сказать, ты уж смотри…
— Вот лопни мои глаза!
— Васька-то…
— Ну, ну?
— Не сын он мне.
Будто Алеху ударил кто крепко и неожиданно — вздрогнул он, привстал даже на месте.
— Ох!.. Так это как же, Федька? Как же быть-то?
— У тебя хотел спросить.
— А отец настоящий… неужто Гиря?
