Услышав за занавешенными каким-то тряпьем окнами голоса, хулиганы притихли.
— Лахудра, спи!.. Я хозяин в доме!
— Будь ты проклят… хозяин!
— Ненила, смотри, встану!..
Семен поманил мужиков в сторонку и стал им что-то нашептывать. Корчась от холода, нашли где-то ведро, почерпнули из колодца воды. Семен встал с ведром у окна, а один из мужиков пошел к воротам.
— Молчи, лахудра, золотые рамы вставлю! — доносилось из избы.
Стоявший у ворот постучался. В избе стихли.
— Ненила!
Ненила молчала.
— Ненила, что это?
— Сам слышишь. Кто-то в избу просится.
— Иди, отопри.
— Мне-то что, на то муж есть.
— И пускай стучит, с места не сдвинусь.
Опять наступило молчание.
— Хозяин, пусти погреться, — донесся с улицы старческий голос.
Нософырка повернулся на постели, прислушался.
— Сходила бы, Ненила, узнала.
— Сказано, не пойду.
— Ну, лахудра!
Он поднялся и направился к двери.
— В окно-то посмотри сначала.
— И то, в окно…
Нософырка приподнял одежину, робко взглянул наружу.
— Кто крещ…
Договорить он не успел: Семен опрокинул на голову ему все ведро.
— А… фрр!.. о… го-ос-по-ди!
Бросив ведро, двинулись дальше. Добравшись до избы Жиженка, уселись на бревнах.
— Что бы еще, ребята, сделать? — соображал Семен.
— Напугать Федьку.
— Как?
— Постучимся давай.
— Нет, брат, старо. А вот звону наделать — это да!
Все согласились. Семен выбрал в канаве большой камень, то же сделали и другие. Потом, выстроившись в ряд, по команде пустили гостинцы в Жиженковы окна… Звону было действительно очень много. И вот от этого-то звону Федька и проснулся.
Днем собрали сход.
Семен и приятели его, казалось, вели себя свободно — шутили, смеялись, перешептывались друг с другом, но чувствовался за этими улыбками, за этим коротким смешком — большой страх.
Мужики сурово ждали, когда заговорит Жиженок.
— Ваше дело, ребята, сознавайтесь, кому больше? — тихо сказал Федька.
— Что такое? — спросил Семен.
— Вот видишь, — указал Федька на разбитые рамы. — Чем же рамы-то виноваты? Бей меня, ежели в чем, граждане… Ну, как я теперь, ведь холода наступают!
Все молчали, было тихо в избе. Стоял Федька за столом бледный, растрепанный, в заношенной синей рубахе…
— Ведь ежели, братцы, судить, так небольшое я начальство. Сами знаете — для вас все, для общества служу, никакого жалованья не получаю. Чем бы, кажется, досадить — в толк не возьму! Ведь это беда, разор. Худым концом, по полтиннику рама. Три разбиты, значит, выходит, на полтора рубля пожалели… Я говорю, уж ежели досадил чем — бей меня, а не тронь рамы. Потому не надо наносить урон хозяйству…
