После ужина Изюмка сомлел, заполз в одеяло и заснул, свернувшись почти незаметным калачиком. Только несколько белых вихров торчало из складок. Серый долго сидел у костра, смотрел на пламя и медленно распутывал „бороду“ на катушке. Потом ладил донки, но все как-то не мог заставить себя встать и пойти на берег… Потом сложил донки на пенопластовый лоток и пошел к камышам. Влез на камень и долго, бессознательно покачивая головой, глядел, как плавает в камышах кверху белым разбухшим брюхом утренняя плотвица.
К вечеру Изюмка проснулся и опять по-зверушечьи шуршал в кустах, не приставая к Серому и не проявляя никакого интереса к его рыбацким делам. Серый вздыхал и облегченно и обиженно, а под конец сам во всем разочаровался и почти с досадой глядел на разноцветные поплавки, не испытывая обычной тихой, наполняющей грудь, радости, и злился на себя за нелепую никчемную затею – тащить на рыбалку мальчишку, ничуть к этому делу негодного и не привязанного.
К ночи Серый накормил Изюмку ужином и улегся сам, сразу задремав чутким сном не до конца отвыкшего от природных обычаев человека, приподнимая голову всякий раз, когда Изюмка неловко выпутывался из одеяла и убегал „по делу“. – „Простыл, что ли?“ – досадовал Серый, заранее коря себя и гася раздражение, которое будила в нем спокойная отчужденность Изюмки. – „А ты чего хотел-то? – спрашивал он себя. – Ты ему кто? А он тебе кто? Вот… Того и есть…“ – на этой мысли он заснул окончательно, тем более, что и Изюмка вроде бы успокоился, засопел, и лишь изредка подергивался во сне.
Проснулся Серый, как всегда, на рассвете. И сразу же почувствовал пустоту рядом. Протянул ладонь и словно холодом прокатило по спине: Изюмки нет и даже одеяло внутри холодное и влажное – значит, ушел давно. Куда?!
Торопясь, не попадая в штанины, Серый натянул брюки и в майке, не замечая холода, рванулся в кусты. – „Изю-умка! Изюмка! Ты где?“ – будоража влажную рассветную тишину, закричал он. Где-то ошалело ответила разбуженная его криком сойка. На лицо легла мокрая, сорванная на бегу паутина. Паук, проворно выдавливая нить, спешно эвакуировался с его плеча и затаился в сизых листьях ольшанника. Кусты кончились и, с маху перепрыгнув канаву, Серый оказался на окраине поля, перечеркнутой пунктиром линии электропередачи.
– „Изюмка!“ – крикнул он еще раз и тут же острым зрением различил вдалеке фигурку мальчика, который стоял, прислонившись к одному из столбов, и молча махал рукой. Неуклюже переваливаясь, Серый побежал туда. Изюмка, целый и невредимый, смотрел куда-то вверх. Серый проследил его взгляд. На одном из проводов сидела серая птица с коротким узким хвостом и самозабвенно выводила замысловатые щелкающие коленца. – „Ты чего ушел?“ – задыхаясь после бега и волнения, спросил Серый. – „А почему он поет? – спросил Изюмка, указывая на птицу. – Нам в школе говорили: птицы поют весной, чтобы гнезда строить. А осенью – на юг улетают. А он чего?“ – „Кто ж его разберет? – пожал плечами Серый. – Всякое бывает. Может, пары не нашел, может, гнездо разорили… Может, просто в башке его птичьей повернулось чего… Бывает такое, что не ко времени петь начинают… птицы всякие…“ – „Жалко его,“ – помедлив, сказал Изюмка. – „Всех жалко,“ – думая о чем-то своем, откликнулся Серый. – „Я встал, вы спали еще. Я и пошел, – сказал Изюмка. – Шел, шел, а тут он… поет…“ – „Ладно, пошли обратно, – вздохнул Серый. – Пора уж до дому собираться. Покуда доедем…“ – Изюмка кивнул и, глядя куда-то вдаль, зашагал по раскисшему полю чуть впереди Серого.
