, в то же время герои рассказов постоянно попадают в плен и живут в нем. В политической культуре, где лик Троцкого мог проявиться в рисунке на спичечном коробке, а свастика найтись на френче Сталина
[527], подобная двусмысленность свидетельствует о том, что тема плена не беспокоила цензоров и не была частью идеологии.
Про бывших в плену в 1930-е гг. вспоминали во время очередной репрессивной кампании. При проведении партийной чистки 1935 г. «дедушку русского спецназа» И.Г. Старинова в политотделе спрашивали, не был ли он в плену у белых[528]. В годы большого террора бывших пленных затронули немецкая и польская операции НКВД[529]. Однако они не были первоочередными целями чисток или большого террора. В глазах органов госбезопасности пленные были не идеологическими противниками, а удобным в плане оформления следственных дел контингентом для репрессирования в условиях расширяющихся национальных операций.
Для власти проблема плена актуализовалась с вступлением СССР во Вторую мировую войну. Во время вторжения в Польшу в сентябре 1939 г. в пропаганде для армии присутствовала тема плена, хотя само слово не использовалось: «Экипаж сгорел, но не сдался <…> на требование о сдаче ответили: "Умрем за Родину, но врагам не сдадимся"», «Надеюсь… в случае аварии твоего танка ты врагу живым не сдашься»[530]. В отношении местного украинского и белорусского населения напрашивалось сочетание «польский плен», но вместо него использовался весь набор синонимов: «гнет», «иго», «хозяйничанье».
Слово «плен» знали красноармейцы на Халхин-Голе: «тот, кто сдался, или попал в плен, тот предатель. Он губит себя, свою семью, имя его будет проклято семьей, детьми, народом»[531]. Военный конфликт СССР с Японией завершился подписанием соглашения, которое включало в себя обмен военнопленными[532]. Советская сторона получила обратно 89 военнослужащих, судьба которых подробно рассмотрена в работе Ю.М. Свойского. Инициатором фильтрации, руководствуясь контрразведывательными соображениями, выступило командование 1-ой армейской группы. Формально бывшие пленные не считались арестованными, но содержались в Чите в казармах под охраной. На высшем уровне было решено создать комиссию для разбирательства с каждом отдельным пленным, ключевую роль в которой играли работники политорганов. Позиция их представителей сводилась к тому, что «нет ничего позорнее, как сдаться в плен живым. Плен — это измена Родине, предательство, нарушение присяги, за что каждый карается со всей строгостью революционной законности»
