. М.Н. Тухачевский в 1923 г. предпочел не указывать факт плена в биографии, а другие бывшие в плену царские офицеры в дальнейшем использовались в РККА только в мобилизационных отделах, на преподавательской или архивной работе
[517].
В советском законодательстве сам по себе плен преступлением не являлся. Еще в 1919 г. в «Положении о революционных трибуналах» говорилось только о «добровольной сдаче в плен»[518]. Статья 22-я «Положения о воинских преступлениях» 1927 г. также не квалифицировала сам факт попадания военнослужащего в плен как измену Родине. Она устанавливала высшую меру наказания за «сдачу в плен … не вызывавшуюся боевой обстановкой»[519]. Уголовный кодекс РСФСР в редакции 1926 г. в статье 193-22 содержал ту же формулировку[520]. Воинские уставы тему плена не затрагивали[521]. Текст военной присяги также не включал положений о невозможности для военнослужащего оказаться в плену[522]. Таким образом, закон отличал попадание в плен от сдачи в плен, но само разделение в языке единого слова «пленение» на «попадание» и «добровольную сдачу» криминализировало проблему, вызывая подозрение в «измене» ко всем бывшим в плену[523].
Поэтому жесткое отношение к попавшим в плен военнослужащим Красной Армии определялось не законами, а их толкованием, проистекавшим из политической конъюнктуры. В комментариях к статье 193-22 уголовного кодекса РСФСР юрист Б. Змиев в 1928 г. указывал, что иногда на поле боя могут сложиться ситуации, при которых прекращение сопротивления и сдача в плен будут единственным разумным поведением[524]. Через год другие авторы в комментариях к той же статье делили попадание в плен на «умышленную сдачу военнослужащим самого себя в плен из личных, шкурнических побуждений сохранения своей жизни или здоровья» и «сдачу в плен», «вызванную условиями боевой обстановки, когда все способы избежать плена со стороны военнослужащего будут исчерпаны и когда дальнейшее его сопротивление неприятелю может повлечь явно бесцельную его гибель». Здесь же давалось отличие умышленной сдачи в плен от измены — перехода на сторону врага: «в первом случае военнослужащий не только лишает свою армию бойца, но, вместе с тем, и сам становится ее противником»[525].
Политическая умеренность трактовок объясняется неактуальностью проблемы плена до конца 1930-х гг. В 1936 г. было возможным напечатать книгу рассказов о Первой мировой войне бывшего в плену царского офицера А.Г. Ульянского. В тексте можно обнаружить немало высказываний о плене, главным образом негативного характера
