— Ну, а как хозяйка-то ваша? — спросила она.
— Она всю войну проспала на сундуке, — сказал отец с усмешкой. — Она тоже очень изменилась… похудела. Она передавала вам привет. До свиданья. Может быть, когда-нибудь еще приедем к вам на дачу.
— Да уж не надо! — сказала Нюра. — Не надо.
Сережке это показалось обидным, и было ему непонятно, почему отец согласно закивал головой и улыбнулся ей, этой женщине, многозначительно.
— Да, — сказал отец, — лучше не надо. Невезучие мы дачники.
…И они повезли кровать в Москву.
— Ничего, — говорил отец, когда они отдыхали в дороге. — Сорок километров — это не так-то уж много… А ты уже тоже не маленький… Ничего!
Он был очень радостный и как будто совсем не чувствовал усталости. Везти кровать было нетрудно там, где лежал утрамбованный снег на обочине шоссе. Но порой попадались каменные плеши, и тогда приходилось трудно. Но отец без устали тащил никелированное железо по голому асфальту и умудрялся шутить…
— Хе-хе! — говорил он, запыхавшись. — Если бы ты побывал на фронте, этот труд показался бы тебе удовольствием. Тащить увязшую пушку гораздо труднее, особенно когда стреляют. А мы тащим кровать! Это особенная кровать… Когда на ней спишь, снятся только мирные сны. Мы ее купили с матерью, когда тебя еще не было на свете. Это старая, довоенная кровать… Хе! Вот и кончился голый асфальт. Теперь даже можно бегом.
Когда до Москвы осталось пятнадцать километров, сил уже не было ни у отца, ни у Сережки. Они остановились у километрового столба, отец снял кепку, и от его головы шел пар. Ему было трудно улыбаться, но он улыбался, загнанно и напряженно.
— Это мы потому устали, — говорил он, тяжко дыша, — что слишком большие участки были без снега. А если бы всюду лежал снежок, мы давно бы были в Москве… Я боюсь, нам не хватит денег, — говорил он, доставая деньги, — а то бы я остановил попутную, и мы бы мигом добрались до Москвы.
Он тщательно пересчитал свои деньги и сказал:
— Пройдем еще пять километров, а там можно будет договориться с шофером.
Они прошли два километра, и уже стало смеркаться. Небо было чистое и теплое, как топленое молоко, а поля вокруг были синими. А над снегом в полях чернели сухие, жесткие стебли.
Отец надоедливо говорил о своей кровати, о снах, которые будет смотреть он на этой кровати, о радости матери, которая отлежала себе за эти годы бока, и упрямо тащил вперед тяжеленную, связанную кровать. Сережка теперь только держался за толстые ножки кровати, которые торчали из-под матраца, и не в силах был больше помогать отцу. И вдруг на обочине впереди остановился мощный зеленый «студебеккер».
