— Утомился, — сказал батюшка, усаживаясь за стол. — О, боже мой! День-то жаркий, да и сверх того проповедь сказывал.
— Какую проповедь? — с участием спросил Щетинин, очевидно думая о другом.
— Так, небольшое слово сказал. Да и слово-то, признаться, давно уж оно завалялось у меня, старое слово, от тестя, покойника, досталось мне. Ну, все-таки, как бы то ни было. Нельзя. Строгости эти пошли…
— О чем же слово-то? — спросила Марья Николавна.
— О любомудрии-с.
— О чем?
— О любомудрии, сударыня, — отчетливо повторил батюшка.
— Это что же такое? Это значит, если кто любит мудрить, что ли? — улыбаясь, спросила она.
— Н-да-с: мудрить! — тоже улыбаясь, ответил батюшка. — Сами знаете, какое ныне время. Мне вон онамедни в городе кафедральный протопоп сказывал, — преосвященный его призывал, — уж он, говорит, уж он, говорит, мне пел, пел; ежели, говорит, да чуть что услышу, в порошок истолку, сгниешь в дьячках, говорит; так я, говорит протопоп, — вы как думаете? — насилу ушел; дверей-то, говорит, не найду. Не найду дверей и шабаш. Спасибо, служка указал. Так вот оно какое дело. Гордость-то нас до чего доводит, — заключил батюшка, обращаясь к Щетинину.
— Да, — заметил Щетинин.
— Не хотите ли еще? — спросила его Марья Николавна, указывая на графин.
Батюшка посмотрел на него испытующим взглядом.
— Гм. Да как вам сказать? Оно точно что… С горя нешто? Ха, ха, ха!
Батюшка выпил.
— Да; строго, строго насчет этих порядков, — говорил он, нюхая корку. — Фф! строго.
— Без строгости нельзя, — проходя мимо стола, рассеянно сказал Щетинин.
Батюшка обернулся.
— Хорошо вам говорить, Александр Васильич, нельзя. А я вот вам скажу теперь наше дело.
Щетинин остановился.
— Благочинный?
— Да. Вы как об нем полагаете?
— Так что же?
— А то же-с, что в старые годы, например, книги представлять, метрики там эти, — гусь, ну, много, много, ежели я ему поросенка сволоку, полтинник денег. И еще как довольны-то были! А теперь поди сунься-ка я к нему с поросенком-то, — осрамит. «Что ты, скажет, к писарю, что ли, пришел?» Бутылку рому, да фунт чаю, да сверх того три целковых деньгами. Глядишь, они, метрики-то эти, в шесть целковых тебе и влетят, как одна копеечка. Верно. Вот что-с. Новые порядки. А попу теперь ежели еще рюмку выпить, — вдруг заговорил батюшка, переменяя тон, — то это будет в самую препорцию. Чего-с?
— На здоровье, — сказала Марья Николавна.
Батюшка налил рюмку и, поглядев в нее на свет, спросил:
— Дворянская?
— Дворянская, — ответил Щетинин.
