На террасе опять наступает молчание. Рязанов, прочитав письмо, рассматривает конверт.
— Что вы рассматриваете? — спрашивает его Марья Николавна.
— Печать смотрю. Скверный какой нынче сургуч стали делать.
— А что?
— Да не держится.
— Послушайте, сколько стоит дорога отсюда до Петербурга?
— Это смотря по тому, как ехать.
— Ну, самый дешевый способ?
— Рублей пятьдесят.
— Только-то! Это ничего.
— Уж вы не собираетесь ли?
— Н-не знаю. А что?
— Ничего…
Марья Николавна пристально всматривается в него.
— А что бы вы сказали, если бы я поехала?
— Ничего бы не сказал. Я не знаю, зачем бы вы поехали.
— Не знаете?
— Не знаю.
— Гм.
Марья Николавна придает своему лицу небрежное выражение, встает из-за стола и, напевая что-то, подходит к перилам террасы; долго стоит, опершись обеими руками, и, прищурясь, всматривается в картину, широко раскинувшуюся позади сада: на синие озера, подернутые вечерним туманом, на лиловатые кучи столпившихся на западе облаков и бледное, мало-помалу холодеющее небо… В саду наступила тихая, росистая ночь, и на дворе совсем стало тихо; только слышно, как во флигеле Иван Степаныч играет на скрипке «Коль славен наш…».
— Любили вы когда-нибудь прежде? — вдруг оборачиваясь к Рязанову, спрашивает Марья Николавна.
— Нет.
Она долго и недоверчиво смотрит ему в лицо.
— Отчего?..
— Некого было.
Она медленно поворачивается к нему спиною и, нагнувшись лицом к перилам, почти шепотом спрашивает:
— А теперь?..
— Н-н…
— Хоть бы ужинать, что ли? — неожиданно входя в двери, говорит Щетинин.
* * *
Воскресенье. Утром, после обедни, пришел батюшка и принес Марье Николавне просвирку.
Подали завтрак.
— В церковь что редко жалуете? — спросил ее батюшка.
— Не хотите ли водочки? — спросила она батюшку.
Он на это ничего не сказал, только крякнул и, засучив рукав, потянулся к графину.
— Жарко, батюшка, — сказал Щетинин.
— Тепло-с, — отвечал он, намазывая масло.
Щетинин ходил по комнате. Марья Николавна сидела за столом и рассеянно крошила хлеб.
Выпив рюмку, батюшка откусил кусок хлеба и, поглядев на следы своих зубов, оставшихся на масле, спросил:
— А этот господин… студент… все еще здесь?
— Здесь, — глухо ответил Щетинин и сейчас же спросил батюшку: — Как дела ваши?
— Что дела-с! Дела худы.
— Что такое?
— С коровой своей никак не соображусь: молока не дает, и так надо думать, что лишится она молока совсем. Да и попадья что-то не тово: животом все жалуется.
— Это нехорошо, — заметил Щетинин и опять пошел ходить из угла в угол.
