— Пронзительная, шут ее возьми! — заметил батюшка, покачав головой, потом выпил и с решимостью отодвинул от себя графин.
— Ну ее к богу!
Щетинин все ходил по комнате, по-видимому чем-то сильно озабоченный, и почти не обращал внимания на то, что вокруг него происходит. Он время от времени останавливался, рассеянно смотрел в окно, ерошил себе волосы с затылка, говорил сам себе «да» и опять принимался ходить. Марья Николавна равнодушно следила за ним глазами и вообще имела скучающий вид; батюшка замолчал, начал вздыхать и вдруг собрался уходить. В то же время вошел Рязанов. Марья Николавна оживилась и предложила ему идти провожать батюшку. Рязанов согласился. Марья Николавна взяла зонтик, но сейчас же его бросила и торопливо повязала себе на голову носовой платок. Пошли.
Сходя с лестницы, батюшка покосился на Рязанова, потом на Марью Николавну и, вздохнув, сказал: «Грехи!»
Едва успели они отойти от крыльца, как Марья Николавна, поравнявшись с Рязановым, начала его спрашивать:
— Где же вы вчера целый день пропадали? Что же я вас не видала?
— Марья Николавна! — крикнул сзади батюшка.
Она оглянулась. Батюшка прищурил один глаз и, подняв палец кверху, сказал:
— Не доверяйтесь ему: обманет!
Она улыбнулась и опять заговорила с Рязановым.
— А я вчера вас все в саду искала.
Они вышли на улицу.
— Поведения худого, — рассуждал батюшка, идя позади них, — так и запишем: весьма худого. Гордость, тщеславие, презорство, самомнение, злопомнение… Нехорошо…
Марья Николавна шла, не обращая внимания.
— Господин Рязанов!
Рязанов оглянулся.
— Квоускве тандем, Катилина… «Доколе же, однако?..» По-латыни знаешь? А? Как небось не знать! Пациенция ностра… утор, абутор, абути — испытывать, искушать[55]. Худо, брат, садись! А вы, барыня, тово… Вы меня извините.
— Что вы тут городите? — сказал Рязанов, отставая от Марьи Николавны.
— Сшь!
Батюшка взял Рязанова под руку и подморгнул ему на Марью Николавну.
— Не пожелай!..[56] Понятно? Парень ты, я вижу, хороший, а ведешь себя неисправно. А ты будь поскромней! С чужого коня — знаешь — середь грязи долой. Согрешил, ну и кончено дело. Таците[57]. Сшь. И прииде Самсон в Газу, и нечего тут разговаривать.
— И шли бы вы лучше спать, — сказал Рязанов.
— И пойду. Захмелел… Что ж с меня взять, с пьяного попа? Мы люди неученые.
— Прощайте, батюшка, — сказала Марья Николавна, останавливаясь у церкви.
— Прощайте, сударыня. Вы меня извините, бога ради. А тебе… — батюшка обратился к Рязанову, — тебе не простится. Мне все простится, а тебе нет. Вовек не простится. Нельзя. Никак невозможно простить, потому этого презорства в тебе много. Вот что. Адью!
