— Да вы хоть так, неосновательно отвечайте!
— Что же толку-то будет?
— Все толк, толк…
— Странная вы женщина! Да ведь сами же вы его добиваетесь.
— Ну, да, да. Разумеется. Не слушайте меня: я сама не знаю, что говорю. Прощайте!
* * *
Вечер. На террасе сидит Марья Николавна и приготовляет чай. Рязанов на другом конце просматривает только что привезенные газеты. Входит Щетинин, бросает на них небрежный взгляд, стоит несколько минут на средине террасы, зевает и говорит:
— Однако вечера-то прохладные стали. Сыро, я думаю, гулять.
Молчание.
— Не наливай мне чаю: я не хочу, — говорит он жене.
Она молча отодвигает его стакан в сторону.
— А вы хотите? — спрашивает она Рязанова.
— Что-с? — очнувшись, спрашивает он.
— Чаю хотите?
— Хочу.
Он подходит к столу и, всматриваясь в Щетинина, подвигает себе стул.
Щетинин задумчиво стучит по столу пальцами.
— Ну, что в газетах? — спрашивает он, не глядя на Рязанова.
— Да ничего особенного; по части внутренних дел все хорошо: усмирение идет успешно, крестьяне освобождаются, банки учреждаются, земские собрания собираются. Ну, а в европейской политике небольшое замешательство вышло по случаю того, что Наполеон опять имел с Бисмарком дружеское шептание.
Марья Николавна улыбается. Щетинин сидит, опершись на руку щекою, и смотрит на лепешки; потом берет одну из них, разламывает и говорит:
— Как этот Степан стал скверно лепешки печь — просто ни на что не похоже: точно деревянные.
На это никто ничего не отвечает.
— Маша, ты хоть бы сказала ему, что ли.
— Ты бы сам сказал.
Щетинин, не поворачивая головы, а подняв только брови и скосив глаза, долго смотрит на жену; она очень внимательно пьет чай.
— О-охо-хо, — насильно зевает Щетинин. — Когда же это мы в лес-то соберемся, — опять заговаривает он немного погодя. — Собирались, собирались, так и не собрались. Вот и Иван Павлыч с женою тоже хотели с нами.
— Что за лес, — вполголоса замечает Марья Николавна.
— Нет; оно бы хорошо, знаешь, съездить эдак чаю напиться, отдохнуть. А? Как ты думаешь, Рязанов?
— Да, ничего.
— Ну, вот видишь! Вот и он тоже согласен, Маша!
— Что?
— И он с нами поедет!
— Ну, и пусть его едет. Мне-то какое дело?
— Да ведь ты прежде сама это любила.
— Прежде!..
— Нет; я думал… одним словом… черт знает, ужасно как-то здесь… душно, — внезапно сдергивая с себя галстук, говорит Щетинин и встает из-за стола.
— Вот осень придет, — рассуждает он сам с собою, стоя уже на другом конце террасы и глядя в сад, — здесь еще нужно акаций подсадить, а то пусто как-то оно… выходит. Опять эти мужики проклятые, — раздражительно произносит он, заметив подходящих к крыльцу мужиков, — когда они меня оставят в покое? — говорит он, хватаясь за голову, и уходит.
