Харальд вышел на берег, сел и покачал головой:
— Ярислейв дал мне убежище и кров.
— Чтобы попрекнуть этим устами Елизаветы? — говорит грек. — Разве отец не властен заставить дочь молчать?
Харальд говорит:
— Может, ты и прав, грек, но у моих людей договор с конунгом.
— Тебе ли не известна скупость русского архонта, — говорит грек. — Он платит им эрийр серебра на воина и полтора эрийра на рулевого и то часть норовит отдать мехами.
Харальд соглашается:
— Это верно.
— А мы обещаем втрое больше и походы в богатые страны, — говорит грек. — Что ты видишь, сидя на Руси? Ведомо ли тебе о золоте Африки и Сицилии? О красоте дев, в сравнении с которыми твоя Елизавета не более чем дневная луна перед солнцем? Решайся, Харальд! — сказал грек и исчез, как появился, и пока не будет о нём речи в нашей саге.
В тот же день Чудин-воин проснулся. Он огляделся и видит, что темно и со всех сторон на него глядят лики святых, грозно, как в день Страшного суда.
Чудин перекрестился, закрыл снова глаза и вдруг слышит голос:
— Чудин, я тебе рассола принёс.
Чудин удивился и открыл глаза посмотреть, кто из святых ему такое предлагает, но увидел, что перед ним стоит человек небольшого роста, непохожий на святого, и держит в руках чашку. Чудин взял чашку, выпил, в голове у него немного прояснилось, и он спрашивает:
— Где я?
Человек отвечает:
— Ночью я тебя у тына подобрал, и ты в храме святой Софии, а меня зовут Феодор-живописец.
Тогда Чудин оглядывается ещё раз и видит, что не так темно в храме и всюду леса и бочки, и святые не живые, а написаны на стенах, а сам он лежит в углу на куче соломы.
— Как же ты меня донёс? — спрашивает Чудин маленького человека.
Тот отвечает:
— С передышкой.
Чудин поднялся и говорит:
— Благодарствуй за услугу, Феодор-живописец.
— Был таков, — отвечает человек. — Да ныне от ремесла отставлен.
Чудин спрашивает:
— Что же ты здесь делаешь?
— Молюсь о спасении души грешной, — отвечает человек.
— А какой твой грех? — спрашивает Чудин.
Тут человек падает на колени, бьётся головой об пол и громче, чем нужно, кричит:
— Каюсь, отче митрополит и преподобный Илларионе, воистину непристойное совершил, бесом одолеваем! Гляди, — показывает он Чудину, а сам бьётся и вопит.
Чудин глядит, куда ему показывает Феодор, и вместо святых ликов видит над лестницей на стене охотников и лошадей, вепрей и пляшущих шутов с трубами, и все они как живые.
Чудин говорит:
— Может, и спьяну, а мне любо, и я тут греха не вижу.
