— Четвертая заповедь? — поинтересовался Никос.
Цукалас утвердительно склонил голову.
— В истории страны, — сказал он со значением, — не было еще ни одного случая, когда бы расстреливали в воскресенье. Даже оккупанты, насколько я помню, этого не делали.
— «Шесть дней делай, день же седьмой господу богу твоему», — как бы про себя заметил Никос. — Цукалас, дорогой, не забывайте, что оккупанты наводили порядок в чужой стране, а эти господа не покладая рук трудятся на благо своей собственной. Ради такой великой цели они не побрезгуют умыться нашей кровью в воскресенье на рассвете.
— Ну, не иронизируйте, — хмуро сказал Цукалас. — У этих господ, как вы их называете, есть свои принципы, и они от них не откажутся, даже ради вас. Хотя как личность вы, конечно, им далеко не безразличны. Поймите меня правильно, Никос: хладнокровие не всегда полезно. Обыватель ставит себя на ваше место, у него мурашки бегут по спине, а вы улыбаетесь, шутите, и люди начинают думать: здесь что-то не так. Наверно, этот человек знает нечто нам неизвестное, наверно, он на что-то рассчитывает. «Судите, судите, Коминформ меня выручит, и вы опять останетесь в дураках» — вот как можно истолковать эту улыбку. И ведь находятся люди, которые на этом играют, они на этом строят целую линию нападения. Смотрите, как он спокоен, — говорят они, — как он уверен в своей безнаказанности! Ничего, мы собьем с него эту красную спесь. И, уверяю вас, обыватель, существование которого вы упорно отрицаете, не без злорадства раскрыл вчерашнюю вечернюю газету: ну, ну, посмотрим, что сможет теперь сделать его вездесущий Коминформ. Хаму неведомо хладнокровие: хам может быть только наглым. Вот почему он не поймет вашей улыбки.
— Не кажется ли вам, — спросил после паузы Никос, — что мы как-то не ко времени затеваем этот бесплодный диспут? С Элли вы еще не разговаривали?
— Да, да, конечно, — поспешно согласился Цукалас, — будем говорить только о деле. Госпожа Иоанниду уже вызвана мною и придет сюда сразу после вас. А что касается надежд на будущее — то на тридцать первое марта, то есть на понедельник, назначено заседание Святейшего Синода. Святые отцы не преминут воззвать к милосердию, и уверяю вас…
— До понедельника еще надо дожить, — заметил Никос. — Я попросил бы вас по возможности успокоить Элли.
Цукалас рассердился:
— Я вижу, вам нравится мысль, что вы будете расстреляны в воскресенье на рассвете, в порядке исключения?
— Ну, «нравится» — не то слово, — сказал Никос. — Я допускаю, что решение Совета было объявлено в субботу совершенно случайно. В таком случае может сработать и четвертая заповедь, а почему бы нет? Этот довод достаточно нелеп, но не более нелеп, чем исходное предположение. Но возможен и другой вариант, который я не имею права отбрасывать: решение Совета было подогнано под воскресенье с определенным расчетом — создать впечатление, что еще есть время, что исполнение приговора фактически откладывается, а в воскресенье утром, уже после нашей казни, развести руками: военное ведомство перестаралось, вы же знаете этих бравых служак! Согласитесь, что в этом варианте для четвертой заповеди просто не остается места.
