В тот вечер всего за несколько минут до премьеры «спектакля века», как его поспешили назвать добывающие свою жизненную энергию из портальных скважин театралы, прямо перед Большим драматическим бесшумно затормозил недоступный для простого смертного (да и ненужный ему, если уж на то пошло) автомобиль — гранатовый лимузин с неприкасаемыми номерами и наглухо тонированными стеклами. Когда, таинственно щелкнув, открылась блестящая дверца, первыми из разверзшегося полумрака показались глаза. Раскосые, внимательные, проницательные и точно все просвечивающие глаза. Это был не просто охранник. Не рядовой телохранитель. И уж конечно, не безликий человек в штатском, без которого нынче не обходится ни один хоть сколько-нибудь уважающий себя политик или бизнесмен, хоть кто-нибудь, кого есть за что убить.
Нет. В мягкие декабрьские сумерки, незаметно оглянувшись по сторонам и быстро оцепив ситуацию, всматривался настоящий китаец, в чьем имени непостижимым для европейцев образом сочеталось удивленное на выдохе «хо», чуть лукавое, вооруженное многовековой хитростью «ли», хранящее древний отзвук Великой китайской равнины «ро», тревожное и вместе с тем поэтически-нежное, будто из звукового параллельного мира взятое «йон». Впрочем, давно уже никто не называл его здесь по имени, да и мало кто мог бы тут это имя верно произнести. А он, в свою очередь, давно свыкся со своим странным, мрачноватым и внушающим невольное уважение прозвищем — Харон.
Вслед за китайцем, убедившись, что нет опасности, из машины вышел его хозяин. «Жди здесь», — сухо сказал он и четкими, словно выверенными по идеально правильной математической формуле, шагами отправился к служебному входу в театр, оставляя за собой ровные следы на только что выпавшем, искрящемся от искусственного света снежке.
Марк Дмитриевич Краснов в определенных кругах считался человеком, умеющим смотреть на мир «с холодным вниманием». Он очень много знал и очень мало говорил, полагая, что информация может быть гораздо ценнее денег и могущественнее власти. Удача улыбалась ему, но его тонкие бледные губы по-прежнему оставались крепко сжатыми, все равно как если бы за ними хранилась великая тайна, — и вряд ли кто-нибудь мог бы похвастать, что видел его взволнованным или растроенным.
И даже сейчас, пробиваясь сквозь разноцветную артистическую массовку к расположенной в самом конце коридора гримерной своей матери — известной и заслуженной актрисы Дианы Юстицкой, — он не испытывал и тени сыновнего волнения, хотя не виделся с матерью почти целых полгода.
