Хотя Арман и его отец никогда не выказывали друг к другу ни малейшей привязанности, смерть последнего подкосила сына, и он уходил ночами в порт — Альбен видел, как загораются иллюминаторы, как пенятся волны у люков, — и исчезал в море. Его присутствие дома стало непредсказуемым, никто не знал и не задавал вопросов об его отлучках. Альбен, однако, не держал на него обиды, потому что Арман иногда брал его с собой в выходные. Он чувствовал себя порой виноватым при виде горя Луизы, чувства оставленности, от которого наверняка страдали Жонас и Фанни, но привилегия сопровождать Армана в море наполняла его гордостью. Переживания брата и сестры он тогда презирал. Альбену было знакомо и смятение брошенного, когда он обнаруживал, проснувшись утром, что Арман ушел в море, не разбудив его, но он утешался мыслью, что они делили нечто не доступное никому другому: одиночество в открытом море.
Направляясь в порт этим утром, он вспомнил, как они шли по темным улочкам Сета, где пробивался там и сям слабый свет фонарей. Они добирались до судна в два часа ночи, и их силуэты суетились на палубе, тускло отсвеченные, под плеск мутно-зеленой воды.
В три часа судно шло на скорости тринадцать узлов. Альбен смотрел на безмолвного отца и других мужчин под фонарями, отблески которых ложились на штурвал, делая его призрачным. Другие траулеры вырисовывались рядом. Их гонка к зоне ловли возбуждала его, а когда рыбаки, окутанные вонючим дымом от дизельного топлива, забрасывали первую сеть, судно сдавало назад, опасно раскачиваясь. Альбен ликовал. Натянутые канаты в далеком свете зари рисовали на поверхности воды серебристые линии, и ему достаточно было обхватить один из этих тросов, чтобы ощутить мощь лебедки и сопротивление глубины, в которой шарили их сети. Наконец, когда приходило время вытягивать улов, Альбен помогал мужчинам крутить ворот. Он растворялся в напряжении их мускулов, кряхтел в унисон хору гортанных голосов, хмелел от криков и брани, пожирал глазами выползающие на палубу цепи, с которых стекала вода и свисали водоросли. Поплавки всплывали на поверхность, как тайна из другого мира, недоступного его пониманию, а отец и другие рыбаки подцепляли баграми сети, чтобы втащить их на борт судна. Они хватали их в охапку и сваливали на палубу. Наконец, и это был момент наивысшего наслаждения для Альбена, трал выплескивал им под ноги поток рыбы и водорослей. Осьминоги, морские черти, угри, медузы лились на палубу, играя яркими красками, бурыми, алыми, отсвечивая металлом и красным деревом и распространяя в воздухе запах чрева моря. В этой духовитой сырости они вытягивали улов, отгоняя тучи чаек, белыми молниями мелькавших в свете зари в ожидании отходов, которые будут выброшены в море. На обратном пути все пили из горлышка хмельное вино, и, когда подходила его очередь, Альбен тоже прикладывался к бутылке под задорными взглядами мужчин. Они возвращались в Сет в конце дня, чтобы погрузиться в кипение рыбного рынка. Альбен и Арман шли домой под вечер в том же молчании, что и ранним утром, но полные нового чувства — их объединяла встреча с морем.
