Они сидели вокруг скамейки около неработающего фонтана, вокруг которого расположились несколько железных бюстов. Уставшая от пьяной бессонной ночи компания, уцелевшие ее остатки. Парень, высокий, с жидкими падающими на лоб русыми волосами, навалился на маленькое тельце гитары и как-то нелепо дергал басовую струну слишком длинным большим пальцем. Он пытался петь песню «Гражданской обороны», но то не мог взять правильный ритм, то – попасть в ноты. Он был похож на кошку, которая пытается запеть человеческим голосом.
Напротив скамьи стояли еще двое ребят – один, лысый, в бесцветной футболке, совсем взрослый и отстраненный, а чуть поодаль хорошо подвыпивший парень блаженно обнимал сзади сухую блаженную девушку, замотанную в тряпки. Еще поодаль, опираясь на парапет фонтана, стояла бесформенная девочка-бабушка в черном. Края ее больших телячьих глаз и полных, но сжатых губ литературно, с навеки застывшим упреком миру смотрели вниз.
Сева подошел, постоял лишь несколько секунд, ни на кого не глядя. На него никто не обращал внимания. А потом неторопливо прошел к исполнителю и тихо сказал: «Дай-ка я попробую», – и тот сонно, не соображая кому, передал ему гитару.
Сева взял гитару и сел на скамью, места на которой еще хватало. Гитара только что в чужих руках смотрелась каким-то нелепым, недоработанным или устаревшим оборудованием. Но он взял ее, глянул вдоль грифа, будто совмещая прорезь прицела с невидимой на том конце мушкой, дернул пару струн, послушав звучание, как будто по звуку находя свое место на карте мира, и, быстро определив долготу и широту, ударил по струнам так, чтобы сразу заявить калибр оружия.
КаАк-платил-НезнАйка-за-своИ-вопрОсы
ЧтоО-скрывал-послЕдний-злой-патрОон…
Он пел негромко, глубоким, рокочущим голосом, сдавленным лишь настолько, чтобы хоть немного напоминать авторскую манеру.
И люди, стоявшие вокруг него, застыли. Лысый забыл во рту горящую сигарету, обнятая девочка указывала своему бойфренду на окно в доме – и рука осталась висеть в воздухе. Если бы Сева хотя б на кого-то в этот момент смотрел, он бы видел, что никто не моргает. Даже те, кто смотрел в этот момент в сторону от него. Потому что ритм и голос на какой-то момент лучше выражали этих людей, чем их собственные лица и движения, потому что их проявления и имели своей неосознанной перспективой тот поток чистой энергии, в котором можно будет раствориться мелким притоком, на время бесстыдно оцепенев. Сева пел не во всю силу, как будто помнил, что сейчас раннее утро, а вокруг жилые дома. Но выходил эффект сдерживаемой силы, силы, хватающей за грудки. Припев он спел жестко, спел с жестокостью пятнадцатилетнего парня. Спел без всякого панковского хрипа, без гримас, чисто и высоко, с беспощадным металлом в голосе и невозмутимым лицом абсолютно нормального человека, знающего, что такое запредельные ноты.
