– Алина Карловна, получите беглянку! Еще доброго слова никому не сказала, а хулиганит. Пусть люди нервничают, беспокоятся, с работы домой не уходят.
– Света, что случилось?! Почему ты ушла, не сказав, зачем, куда?
– Никуда. Просто погулять. Все равно я здесь долго жить не буду. Я вам не детдомовская дура, не арестантка какая-нибудь ходить строем и песни петь.
Никто у нас не ходил строем и не пел песни. Только на уроках музыки и только младшие группы. Но она заранее знала, как ужасно быть детдомовской, несвободной, запертой, словно в тюрьме, в чужих стенах. И ушла, хотя уходить было некуда, совершенно некуда.
– Девочка моя, ты зря так расстроилась. У нас совсем неплохо, ты еще увидишь. Мы словно скорая помощь, понимаешь. Случилось несчастье, ребенок остался один. Не мы виноваты, понимаешь, здесь никто не виноват, что тебе плохо, но мы стараемся помочь. И очень часто помогаем, поверь.
Я попыталась обнять жесткие плечики, она съежилась, отвернулась к стене и вдруг горько и отчаянно расплакалась, закатилась, как маленький, испуганный, преданный всеми ребенок. И прижалась ко мне, прижалась изо всех сил, дрожащая, нескладная, одна на всем свете со своей мукой.
Я сидела на шатком стуле, качала на коленях высокую, с меня ростом, девочку и шептала внезапные, незнакомые мне самой слова:
– Ты моя маленькая, ты моя бедная, солнышко, умница, красавица моя. Все будет хорошо, я тебе обещаю. Никакого ареста, я буду забирать тебя домой, в любое время ты сможешь уходить ко мне домой, договорились?
Она молчала, только все теснее прижималась к моей груди.
Это было неправильно, непедагогично, наконец нечестно по отношению к остальным детям, ничуть не менее недолюбленным и неприкаянным, но я уже ничего не могла изменить. Потому что не сдержать слово – значило навсегда сломать душу этой девочки, потому что другие дети как-то научились выживать, выбирать счастливые крупицы в детдомовской жизни – подарки, лакомства, беззаботность, а она со своей некрасивостью и независимостью была наиболее беззащитной и подверженной слому. По крайней мере, так мне тогда показалось.
Сколько раз я думала, пытаясь преодолеть собственную обреченность, что все-таки означают родительские чувства? Для чего непостижимая природа создала такую странную и зачастую мучительную самоотверженность? Дурнота, растущий безобразный живот, нечеловеческая боль родов, бессонные ночи, воспаленные кровоточащие соски, простуды, дебильные утренники в детсаде, несделанные уроки, разбросанные вещи, репетиторы, счета за телефон. Можно ли прожить, не познав этой сомнительной радости? И каков вообще смысл ежедневной бессменной родительской доли? – Может быть, воспитать единомышленника и друга? Чтобы понимать с полуслова, обмениваться любимыми цитатами, встречать рассвет на берегу у костра? Или, наоборот, вырастить независимого человека будущего, дивиться его непостижимой компьютерной ловкости, постигать странные музыкальные ритмы? А может быть, просто прожить одну за другой много-премного новых жизней? Разнообразных, полных любви и надежды новых жизней – с каждым новым ребенком в твоем доме и твоей душе.
