Но ни в коем случае нельзя выходить в такую погоду из дома. Человек, неосмотрительно оказавшийся без защиты стен, меняется. Он делается тревожен, беспокоен, холодная сырость проникает в него, отчего ему кажется, что и все его тело состоит из стылой осенней воды вперемешку с лиственной трухой. И вокруг его окружают такие же попутчики и собеседники — серые лица, холодные глаза, напряженные губы, мокрые плащи. Ужасно скверно.
Когда я вышла из трактуса, порыв ветра, точно желая отыграться за минутную мою безопасность, стеганул сбоку, да так, что я едва удержала зонт. Еще хуже пришлось в саду — колючие ветви только и ждали удобного момента чтоб хлестнуть меня поперек спины или шипя, точно огромные многоглавые гидры, треснуть по лицу.
Чувствовала я себе препаршиво и виной тому была не только разыгравшаяся непогода. Ужасно ныл живот, сухость во рту казалась непереносимой, а в правый висок кто-то воткнул длиннющую раскаленную иглу, которую при каждом шаге с садистким удовольствием проворачивал, отчего по позвоночнику разливался отвратительный липкий холод.
Похмелье, вот как это называется, дорогая Таис, обычнейшее похмелье.
Все вокруг вызывало отвращение, до того сильное, что зубы готовы были перетереться друг о друга. И серое осеннее утро казалось сосредоточением всей мерзости мира, скопившейся по чьей-то злой прихоти вокруг меня. Гудящие и пыхтящие трактусы, утренние прохожие, глядящие себе под ноги, шмыгающие по тротуарам коты — все это лишало душевного равновесия, выводило из себя. Хотелось спрятать голову под подушку и молча страдать до обеда, упиваясь собственной слабостью и беспомощностью. Потом выползти на кухню, сварить крепкого бульона и остаток дня провести в блаженном отупляющем забытьи, бездумно листая книги и альбомы даггеротипов.
Случись такое отвратительное утро еще совсем недавно, скажем, года пол назад, я бы именно так и поступила. Факультет наш был дружным, а шумные гулянки будущих имперских юристов гремели часто и имели репутацию одних из самых громких в городе, так что похмельное состояние мне было хоть и не досконально, но знакомо. Однако уже второй день я уже была служащей Общества по скорейшей наладке, починке и ремонту зачарованных вещей, и мысль о том, что придется звонить по телевоксу Ласкарису, выдумывать какие-то глупые и неправдоподобные причины, была неприятнее похмелья.
Поэтому — никакого кофе с метаксой, никакого свитера. Вместо них — холодный и мокрый поручень трактуса, тяжелый зонт, не спасающий от брызг в лицо, и дежурная вежливая улыбка на лице.
