К таким пустым местам, на мой взгляд, относятся некоторые мнимые явления в нашей поэзии, вокруг которых вот уже много лет не смолкает невообразимый шум. Этот шум пуст, но искусственно поддерживается средствами информации большого диапазона. Конечно, это тоже мираж. То есть пустота. А на пустом месте мерещится что угодно.
Такое пустое место можно обставить галантерейными лавками псевдоклассиков, или уединёнными воздушными замками подражателей В. Соколова, или международными декорациями, привезёнными из заграничных поездок, или занять это место двумя плоскими зеркалами, поставленными друг против друга, и заключить между ними грабли и грузовик, отражёнными до бесконечности, и назвать это далью памяти… Да не подумайте, что я имею в виду нашего заслуженного лауреата. Никогда! Это я так, для слога.
Мне эти зеркальные плоскости напоминают критические толки сегодняшнего дня. Кто попал в их промежуток, тот, так сказать, «бесконечен». Можно поставить сюда боковскую балалайку или окуджавскую гитару — и выйдут иные дали. А можно между зеркалами повесить рукодельное кружево. Отражённое в них стократ, оно как раз будет представлять ахмадуллинскую «бесконечность». Вообще в этом зеркальном промежутке свободно умещаются многие мнимые бесконечности. Так возникают псевдоавторитеты и ложная слава.
Писатель, особенно молодой, жаждет славы и уже не скрывает: «Пусть говорят обо мне что угодно, лишь бы не молчали. Любой шум хорош тем, что он шум». Право, это суетное признание! Но, как говорится, всё проходит. Пройдёт время, развеются и миражи или, замечу с горечью, заменятся другими миражами. Таково свойство пустых мест — они создают обманы.
Но мир — не обман и не пустое место. Он реален, сложен и грозен. В создавшейся мировой обстановке поэту необходимо мыслить по-государственному, по-державному. Нашу многоликую страну, нашу многонациональную поэзию и даже просто человека с человеком объединяет не гуманизм без берегов — типа: «Небом единым жив человек», не всеядная размытая гражданственность — типа: «Я разный, я целе и не целесообразный», а конкретная государственная идея конкретного государства.
Это же касается певцов малого быта, патриотов клочка земли, за который они уцепились. За деревьями они не видят державного леса, не слышат его вершинного гула. Они лишены государственного слуха. Крупные поэты, назову среди них Николая Тряпкина и Василия Казанцева, обладают таким слухом. Прорезался он и у Николая Рубцова. Жаль, что его уже нет с нами. Но нам дорог его державный завет: «Россия, Русь! Храни себя, храни!»
