Миру нужно песенное слово
Петь по-свойски, даже как лягушка.
Конечно, нужны и лягушки. Предпочтительнее, так сказать, державные лягушки, а не лягушки-путешественницы. Но хор таких лягушек, особенно когда их много, слишком утомителен для слуха, а главное, ему далеко до мощных раскатов «Полтавы» и «Медного всадника», до твёрдости стихотворения «Клеветникам России», до социальной широты государственного мышления автора поэмы «За далью — даль».
Лишена державности и женская поэзия. К сожалению или к счастью, но это так и дано изначально, и что бы мы не говорили о прекрасном поле, в поэзии для него существует только три пути: рукоделие (тип Ахматовой), истерия (тип Цветаевой) и подражание (общий безликий тип). Кто думает иначе, тот не понимает природы творчества.
У нас пишется много так называемых гражданских поэм и стихов. Например, о Братской ГЭС, в недалёком прошлом о КамАЗе и т. д. Но их авторы не обладают государственным мышлением. А их гражданственность пуста, как пуста пресловутая песенка о БАМе, в которой только и слыхать БАМ-бум-бом, и ничего более. Гражданственность некоторых наших поэтов напоминает экзотические удары африканских тамтамов. Гулко, да пусто. Да и как-то не по-русски.
С годами в поэзии создалась диковинная ситуация, порождённая недоразумением. Стихотворец подменил поэта, которых наша очарованная критика не отличает одного от другого. Но поэт одно, а стихотворец совсем другое. Алмаз всё-таки не стекло, хотя то и это блестит. Но нынче стихотворец в силе. Он полностью забил поэта. Он присвоил его звание, он отобрал у него славу, он пользуется его правами. Этот стихотворец — какой-то крошка Цахес. Его принимают не за того, кем он на самом деле является. Время от времени, а чаще всего когда ему нужно, он издаёт пронзительное кошачье мяуканье. И в ответ слышатся восклицания: какая изобретательность! Какие ритмы! Какая глобальность! Нет, он абсолютно гениален — как Пушкин!
И правда, Пушкин — гений. Но при чём тут наш крошка Цахес? И когда же наконец развеются злые чары? Какой Эрнст Теодор Амадей Гофман нам на это ответит?
Но продолжим разговор. Нынче всё гражданственно: и публицистика, и пейзаж, и любовная лирика. Но гражданственность, границы которой размыты, перестаёт быть гражданственностью и превращается в некое голубое марево. Оно кажется необозримым и продолжает распухать. Однако такая гражданственность — не духовная реальность, а мираж. А миражи, как известно, возникают на пустом месте.
