— Ты говоришь… — Она помедлила. — Ты говоришь о графе де ля Рош?
— «Граф де ля Рош»! — взорвался ван Олдин. — Я еще тогда говорил тебе, что никакой он не граф[19]. Обыкновенный жулик! Ты влюбилась в него без памяти, но я вырвал тебя из его когтей.
— Да, вырвал, — с горечью проговорила Рут, — и в результате я вышла замуж за Дерека Кеттеринга.
— Ты сама хотела этого, — отрезал миллионер.
Рут пожала плечами.
— А теперь, — с расстановкой проговорил ван Олдин, — ты видишься с ним снова… и это несмотря на то, что я все тебе объяснил. Сегодня он был у тебя. Я встретил его на улице, но не сразу сообразил, кто это.
Рут Кеттеринг взяла себя в руки.
— Знаешь, папа, по-моему, ты несправедлив к Архману, к графу де ля Рош, я хотела сказать. Да, в юности у него бывали… просчеты, он сам мне об этом рассказывал. Но… он всегда меня любил. Ты разбил ему сердце, когда разлучил нас в Париже, и вот теперь…
Миллионер фыркнул.
— «Разбил сердце»! И ты попалась на это вранье?! Ты, моя дочь! Господи Боже мой!
Он развел руками:
— Только женщины могут быть столь чудовищно глупы!
Дерек Кеттеринг так стремительно вылетел из номера ван Олдина, что столкнулся с дамой, которая шла по коридору. Он извинился, она кивнула ему с улыбкой и двинулась дальше, поразив его спокойной уверенностью движений, а также проницательным взглядом довольно красивых серых глаз.
При всей беспечности Дерека разговор с тестем выбил его из колеи. Обедал он в одиночестве, после чего, слегка нахмурившись, отправился в роскошную квартиру, которую снимала дама, известная под именем Мирей. Подтянутая, опрятная домоправительница-француженка встретила его улыбкой.
— Входите, мосье. Мадам отдыхает.
Он прошел в отлично ему знакомую комнату, убранную в восточном вкусе. Мирей лежала на диване, утопая в целой груде подушек всех оттенков янтаря, гармонирующих с ее цвета охры кожей. У танцовщицы была точеная фигурка и красивое, хотя и несколько изможденное лицо, в котором таилось какое-то особое экзотическое очарование. Она призывно улыбнулась Дереку Кеттерингу ярко-оранжевыми губами.
Он поцеловал ее и опустился в кресло.
— Что поделываешь? Только что встала, надо думать?
Апельсиновый рот расплылся в томной улыбке.
— Нет, — сказала танцовщица. — Я трудилась.
И она протянула длинную бледную руку в сторону пианино, на котором стояли раскрытые ноты.
— Амброз был здесь. Он играл мне новую оперу.
Кеттеринг кивнул, не проявляя ни малейшего интереса. Ему был глубочайшим образом безразличен и Клод Амброз
