Войдя в комнату, мама как-то боком повалилась в кресло, белая, слабая.
— Тебе плохо? — испугалась Аля.
— На душе нехорошо… что же Нина так поступила… Взяли бы Глашу с Толяшей, дети же вместе выросли. — И, посмотрев на встревоженную дочь, улыбнулась через силу: — Иди на завод, а здесь Маша дома, ей скажи. На всякий случай.
— Не дрожи губами, а то пуще душой, — похлопала Маша по плечу Алю. — И присмотрим, и лекарства дадим, а нужно будет, врача покличем, у нас же Горбатова, настоящий врач, поможет во всю силу.
Уехала Аля с неспокойным сердцем.
Седоватая, румяная врач Горбатова сказала Але:
— У твоей мамы слабенькое сердце, ей покой нужен, — и, выписав больничный листок и рецепт, добавила: — Пусть отдохнет денька три.
Отдохнет… Где? Как? Бомбежки без передыха. Хорошо хоть днем можно побыть с мамой, лекарства купить, в магазин сбегать, просто посидеть рядом. А ночью работа и волнение: как там на Малой Бронной, мама же не ходит в убежище.
На третий день домашнего отдыха мамы Аля примчалась домой непривычно радостная:
— Ма, пойдем погуляем, сейчас тихо.
Мама, согласилась. Вышли на Малую Бронную, Анастасия Павловна оглядела ее внимательно:
— Уполовинился народ на нашей улице.
И правда. Идут люди, но не густо, а детишек почти не видать. И на Тверском то же самое. Эвакуация подобрала людей.
Шли не торопясь вниз по улице Герцена. Постояли между консерваторией и юридическим институтом. Мама посмотрела на вывеску института. Папу вспомнила, он здесь преподавал…
Вышли к Манежу.
— Вот, смотри!
Мама понимающе кивнула.
Самолет стоял прямо посреди площади. Тупорылый, трехмоторный, темный, с развороченным крылом. На крыльях и хвосте белела намалеванная по трафарету свастика. К нему подходили и подходили люди. Смотрели, даже трогали вражескую машину. Старшие отгоняли мальчишек, норовивших залезть внутрь.
— Бомбардировщик.
— Фашист…
— «Хейнкель», поди…
— Попался, тварь!
— Наши «ястребки» приземлили.
— По крылу артиллерия врезала.
— И зенитчики не подкачают.
Люди отходили, удовлетворенно переглядываясь. Новые спрашивали:
— Успел бомбы-то сбросить?
— А как же, — отвечал знаток-подросток в ковбойке. — С бомбами рухнули бы вдребезги.
— А летчик?
— Может, и жив, кабина цела.
— Расстрелять гада!
— И то, сколько народу сгубил, порушил…
Вот так, вблизи, никто еще не видел поверженного врага, и люди все прибывали. Насмотревшись, уходили, и тут же новая волна окружала фашистский самолет.
— Пойдем, — попросила мама. — И все же… Даже подбитый он мне страшен.
