— Ты… что случилось?
— Горьку взяли на фронт.
— И никому не… никто провожать не ходил?!
— Ты что, не знаешь Мачаню? Повестку додержала до утра, все разошлись, и она одна, расхорошая мамочка, проводила любимого сынка. Еще, наверное, наговорила, что я не захотела его проводить, не родной же брат…
— Он не поверит, он же тебя знает. — Аля обняла округлые плечи Натки, заглянула в глаза. — Жди письма.
— Так она мне его и покажет, злая, противная Мачаня.
Натка роняла тихие слезы, Аля прижимала ее к себе, не смея сказать, что Горька мог бы забежать во второй номер и оставить для Натки записку, да не такой он человек, истинный сынок своей мамочки. Да теперь он фронтовик, пошел на смерть, может быть… и прежние мерки уже не годятся.
Уже пять лет жила Натка за фанерной перегородкой, которой Мачаня отделила падчерицу от родного сына. Из такой же, как у Маши с Глашей, квадратной комнаты в первом номере получилось две клетушки, с половиной окна каждая и одной створкой дверей. И Натка смотрела на пасынка своего отца как на чужого и все же близкого, горе-то у них похожее, у нее мама умерла, у него отец. А мачеха оказалась мачехой, за неласковость и скуповатость Натка звала ее Мачаней в глаза, чем, конечно, не улучшала их отношений. На увещевание соседок Натка упорно говорила:
— Она же мне не мама. А Мачаня — даже ласково.
Горьке понравилась такая независимость новоявленной «сестрички», и он сам стал называть свою маму Мачанечкой. Ему-то все прощалось.
— Главное не во мне, — наконец утерла слезы Натка. — Ведь Мачаня не любит Горьку, единственного сына! Она его еще малышом отфутболивала то к сестре, то к деду. Я знаю материнскую любовь, до тринадцати лет прожила с мамочкой, а он понятия не имеет, какая бывает настоящая мама. Вырос бездомным, и ничего ему не дорого, никто не нужен. Учиться не хотел, бродяжил, то прораб, то арап… сколько работ перепробовал!
Але вспомнился их разговор с Горькой после одного из его скитаний:
— Не интересно, говоришь? А что интересно?
— Новое.
— И тюрьма почти для всех новое…
— А что, и там интересно, если недолго.
И однажды нашел это «новое». Влетел к Але в кожаном пальто деда, с букетом:
— Пошли!
— Куда?
— В роддом.
— Рано тебе еще туда, — со смехом ткнула она пальцем ему в живот.
— У меня дочка родилась.
— Сочувствую, — и пошла с ним, интересно же.
В Леонтьевском переулке остановились перед мрачноватым зданием, в котором родились все дети их двора. Горька вошел туда один и очень скоро вернулся без цветов.
