— Не вышло с дочкой… ее с мамашей забрал законный папаша, — и тут же повеселел: — И хорошо! Детишки стали бы орать: папа, хлеба… а я сам голодный! Правильно?
— А толком не можешь?
— Мачанечкина бывшая ученица рассорилась с мужем, и мне поручили проводить ее в инкубатор. Я исполнил и… предложил ей руку и сердце, она хорошенькая. А мое благородство, как видишь, отвергли.
— А если бы она согласилась?
— Привел бы домой. Мачанечка любит все экстравагантное.
Вот и Горька укатил на фронт. И никто из ребят их двора не проводил его. Але тоже стало жаль этого балабола.
Успокоившись, Натка рассказала об экзаменах. Там все гладко.
— Меня в Щербинку, под Москвой, распределили. Я на фронт просилась… опыта, говорят, нет. А заведующей здравпунктом, даже без врача, можно без опыта?! Зато там есть комнатушка, прямо при здравпункте, хоть Мачаню не буду видеть.
— А она ведь не обрадуется, — сказала Аля задумчиво. — Кто же без тебя станет убирать, стирать?
— Уберет сама, а уж постирать приеду, жаль ее ручек, пианистка же.
Помолчали. Наступила темнота, а на бульваре ни одного огня… Но людей много, шаги, шаги… и даже смех: прогуливаются по вечерней прохладе.
— Ты слыхала про взятие Жлобина?
— Еще бы! Это недалеко от Чернигова, а там моя мамочка родилась… Ты приедешь ко мне?
— Как в ночную пойду, сразу явлюсь. Идем, мама будет волноваться, она такая нервная стала.
Медленно прошли по темному коридору Малой Бронной. И тут ни огонька, только шарканье подошв да перестук каблучков.
— Темень… как в старину, при царе Алексее Михайловиче, — невесело пошутила Аля. — Тогда фонарей не было.
— А при Пушкине?
— Тоже, верно, не было, улица маленькая. Представляешь, здесь шел Пушкин! Или ехал со своей невестой венчаться в церкви у Никитских ворот.
— И Толстой ходил, да?
— Наверное. А уж Горький, Маяковский — обязательно. Они в дом Герцена, может, по Большой Бронной шли, в те ворота, что мы пролезали через щель под цепью на замке, раньше они были открыты, мама знает.
— А как белую сирень рвали у синагоги? Помнишь?
Хотели посмотреть, что внутри, так не пустили, старик в черном сказал: женщинам нельзя.
Натка засмеялась. Значит, отлегло самое тяжелое, будет ждать письма… как все.
