— Ерунда, — сказал я. — У нас конфликт дядек и племянников. Пошли спать, продукт. Ты мечешься потому, что треплешься, а треплешься потому, что спасаешься от поступков. Каждый, кто спасается от поступков и плывёт вверх килем по течению, говорит, что он — продукт эпохи.
— Скажи… — спросил он. — Как ты мог допустить, что у тебя так получилось?
— А вот это уж тебя не касается. Понятно?
Он открыл рот, хотел ответить.
— Нечего сказать, верно?
— Чересчур ты умный, — сказал он.
— А ты пожалуйся родителям, — сказал я. — Ты что, с Валей поссорился? Почему ты сегодня взвинченный?
— Из-за тебя! — крикнул он.
У меня всё похолодело внутри.
— Я же молился на тебя… с детства! — крикнул он.
— Молиться не надо. Религия — опиум для народа, — сказал я ровным голосом.
Он весь искривился.
— Костя… хочешь, мы с ребятами им рыло набьём?.. До поезда осталось двое суток.
— Цыц… До какого поезда?
Он всхлипнул. Убежал на кухню. Зашелестела вода. Он вернулся.
— Я уезжаю в Ленинград, Костя.
— Ну. Дальше.
— Я поступаю в морское училище.
— Вот так штука… — сказал я.
Родители прилетели на другой день.
Ещё успели собрать его как следует, ещё успели сделать проводы.
Был свиной холодец. Была «столичная». Были мальчики, которые кончали с ним сначала дневную, потом вечернюю школу и два года работали на заводе. Они ели холодец и пили «столичную», и держались всё более прямо, и дружно хохотали, когда рассказывали друг другу анекдоты из солдатской жизни, которые они слышали от отцов и которые те слышали, когда были мальчишками.
Всё наладилось. Никто не ожидал от него, а он совершил поступок. И теперь ребята провожали его, и за столом не было девочек. Самый долговязый перегнулся к нему и спросил:
— Ну ладно, не в институт, а в армию. Что это даст тебе лично?
— Не знаю, — сказал Виталька. Потом подумал и сказал:
— Верность.
Я не пошёл провожать его на вокзал. Мы отправили всех вперёд, а сами задержались у лифта. Он вдруг смущённо улыбнулся и сказал:
— А я ещё помню, как ты награды носил.
— Ладно. Давай без лирики, офицер.
Тоненький неокрепший ещё парнишка стоял у открытой двери лифта.
— Вот что, — сказал я. — Если хочешь служить легко, служи хорошо. Это не я придумал. Это мне отец сказал, когда я в армию уходил. И ещё. Человек стоит столько, сколько он может заплатить добровольно.
— Здорово придумано. Я запишу, — сказал он.
Снизу раздался стук. Кто-то требовал лифт.
— Напиши мне.
— А ты мне напиши, — сказал он и замялся: — Как там кораблик наш во дворе. Как твои дела.
