Жан-Мишель вспомнил посвящения Вийона герцогу Шарлю Орлеанскому, знаменитому пленнику лондонского Тауэра, куда герцог попал после битвы при Азенкуре и где за двадцать пять лет заточения стал ещё и пленником английского языка, овладев им так же, как родным французским. Герцог Орлеанский не просто ценил искусство, поэзию — он сам был прекрасным поэтом. Вийон посвящал ему и его дочери Марии свои баллады. Казалось бы, что мешало Вийону снискать милость герцога умом и талантами, найти себе место при его дворе и навсегда забыть про бедность и про все невзгоды? Но Вийон не воспользовался этой возможностью… Вероятно, потому, что при дворе требуются другие стихи — в меру глубокие и в меру беззаботные, сладкие, изящные и приятные, как разговоры придворных за обедом. А стихи про жизнь и про живые чувства там никому не нужны, потому что вместо удовольствия они доставляют читателям беспокойство. К тому же в стихах Вийон чаще обращался не к высоким особам, а к своим безвестным друзьям и знакомым, к судьям и солдатам и даже к проходимцам, пьяницам, нищим и проституткам…
И кто мог в полной мере оценить талант Вийона? Знатные читатели кривились из-за того, что Вийон упоминал в своих балладах низменные, на их взгляд, предметы, рассказывал о черни и её пороках, — но самое забавное, что эти пороки были и у богатых… А завсегдатаи таверн, любители веселиться до утра, не могли оценить всей глубины стихов Вийона, доступной лишь благородным и образованным, не замечали тонкости, точности и музыкального благозвучия его языка, не видели его познаний, не понимали цитат, которые он приводил, — они просто не читали произведений, откуда были взяты эти цитаты… Вийон смеялся над невеждами, утверждая, что «Искусство грамматики» Элия Доната, школьный учебник, — слишком трудная книга для них…
Шло время, сборник стихов Вийона охотно покупали и читали, но мало кто, читая, задумывался, сам ли Вийон придумал ту или иную строку — или же намекнул в ней на свой любимый «Роман о Розе», на Аверроэса, на Вергилия… Да, Вийон писал о жизни — но никогда не упрощал свои стихи в угоду ленивым и нечутким читателям. Он стремился к точности и благозвучию каждого слова — но вовсе не старался понравиться всем и каждому… И чем после этого оказывался поэтический канон? Всего лишь средством, но уже не целью; стихотворения Вийона восхищали содержанием куда больше, чем своей совершенной формой, созданной по канону. Эти стихи ушли так далеко за пределы канона, что он попросту обесценился, лишился смысла. После стихов мэтра Вийона было очень непросто поверить, что в каноне, да и во всём привычном укладе жизни всё правильно и понятно, что всё можно объяснить, расставить по местам. Знакомые порядки больше не казались такими уж верными, и причина этого была стара как мир: грех повсюду искажал совершенное творение Божие, и люди были поражены грехом в первую очередь. Он уродовал их души, мешая слышать Бога, превращая справедливость в жестокость, власть в насилие, благородство в спесь, а смирение в раболепство… Людям только казалось, что они хранили правду и поддерживали порядок; на самом же деле они, не задумываясь, распространяли злую молву и делали всё, лишь бы не замечать в других своих братьев, лишь бы удовлетворить собственную ненасытную гордость…
