— Хороший мужик этот Вийон, всё правильно написал. Я бы с ним переспала бесплатно, пусть он и презирал шлюх.
— И ты на него за это не обижаешься?
— Не-а. За что нас любить-то? Хотя мужики всё врут. Все они хотят одного, а получат от ворот поворот — и сразу презирают всех баб направо и налево. Что ещё им остаётся-то? — она засмеялась. — Все они, кобели, одинаковые… Но всё-таки Вийон лучше.
— Почему? — улыбнулся Жан-Мишель.
— Потому что он про нас стихи написал. А другие только и думали, как бы переспать подешевле, — отрезала она, крепко выругалась и вернулась на постоялый двор.
Ночью Жану-Мишелю приснился Монфокон. Небо над ним казалось совсем светлым в лунном сиянии; огромная виселица не выглядела ни тяжёлой, ни мрачной — её массивные каменные столбы и перекладины нежно серебрились в лучах луны. И казнённых, казалось, больше ничто не тяготило — один за другим они выскальзывали из цепей, на которых были повешены, и плавно поднимались вверх, в необъятное, сияющее небо, пока виселица не опустела…
Жана-Мишеля разбудил холод, собачий лай с улицы и хрюканье свиней за стеной. Он встал, отряхнул с себя солому и поёжился. По сравнению со вчерашним днём заметно похолодало, на стене у входа даже белел иней. Угрюмый, заспанный хозяин подбросил поленьев в огонь и принялся звать служанку, ругаясь на чём свет стоит. Некоторые посетители уже ушли, а некоторые ещё спали. Протрезвевший Тристан в укромном уголке тискал свою Изольду-Жанну, которая сейчас не имела ничего против.
Жан-Мишель решил не ждать завтрака и отправился в Париж.
* * *
Вийон повторял в своей балладе: «Je congnois tout, fors que moy-mesme»[25]. Жан-Мишель всю дорогу думал об этих словах. Чего стоили после них все поэтические каноны, все правила, порождающие ровные и правильные по форме, но пустые и безжизненные стихи? Спору нет, можно писать о чём угодно, писать так, чтобы читатели восхищались качеством стихотворения, как тонкостью ювелирных изделий. Можно сочинять стихи, которые питают ум и возвышают чувства, но не касаются души… А стихи Вийона брали за душу.
Вийон не презирал жизнь, как многие поэты, полагающие, будто жизнь сама по себе низка, груба и не заслуживает стихов. Он не придумывал взамен обычной жизни другую, высокую, поэтическую, не старался писать только о благородном и красивом. При этом его язык был безупречен, и к форме его баллад не смог бы придраться даже самый дотошный знаток поэтических правил. Но предметом стихов Вийона всегда становилась обычная жизнь во всём её разнообразии. Это не укладывалось в голове у многих ценителей высокой поэзии, это заставляло сочинять о Вийоне легенды, даже воображать, будто он был из разбойничьей шайки… Счесть Вийона вором и разбойником оказывалось куда проще, чем понять это.
