– Плохо дело, – вздохнул Кингсли. – Хочешь, я сам ее спрошу?
– Нет, думаю, что это только ухудшит ситуацию.
Хантер остановился, повернулся к Кингу, внезапно ощутив прилив братской любви.
– Думаю, все это не поможет, – покачал он головой. – Я знаю, что должен сделать это. И сделаю. Но просто… я окончательно запутался в этой жизни. Той самой, которой, как я думал, уже никогда не буду жить.
– Я знаю, что ты хочешь сказать.
– Откуда тебе знать? У тебя есть Коннор и Габи. Ты достиг большего, чем я. Гораздо большего.
– Ну не совсем. Я всегда старался держаться подальше от людей и если бы не Габи… А тебя совесть терзает куда сильнее, чем меня. Ты должен простить себя за то, что не смог спасти Стейшу. Ты просто не смог ее спасти.
– Как я могу простить себя, если до сих пор не знаю, что произошло?
Этот вопрос он задавал себе не один раз, а ответа по-прежнему не находил.
– Все, что я помню об этой ночи, вызывает во мне отвращение. Я повел себя как избалованный мальчишка, когда попал к ней. Боялся, что если у меня будет подружка, не смогу наслаждаться всеми преимуществами, полагающимися профессиональному футболисту.
– Если бы Стейша не умерла, ты чувствовал бы то же самое? – спросил Кинг.
Хантер потер затылок и опустил голову:
– Не знаю. Да и какая разница, если она мертва. А мы оба были слишком пьяны, чтобы помнить, видели ли что-то той ночью. Для таких, как мы с Феррин, нет ни малейшего шанса на будущее, пока я не разгадаю тайну. Ни малейшего.
– Ты ей нравишься, Хантер. Не из-за футбола и твоих денег, не потому, что ты опасен. Почему-то она к тебе неравнодушна.
– Не обижайся, но особенной интуицией ты не обладаешь, Кингсли, – отмахнулся Хантер.
– Ты прав. Не обладаю. Зато обладает Габи. Она убеждена, что именно Феррин та, кто поможет тебе забыть обо всем, что случилось.
Габи была убеждена. Если бы только было так же легко убедить Феррин! Но он не знал, как это сделать.
– Думаешь, тренер кого-то защищает?
Лучше говорить о прошлом, которое он знал и с которым сжился, чем о будущем и Феррин, из-за чего он мгновенно терял душевное равновесие.
– Больше я ничего не могу придумать. Это единственное, что, мне кажется, имеет смысл. Ты сказал, что он узнал тебя, – вспомнил Кингсли.
– Да. Но тут же стал что-то бормотать и сбиваться с мысли. Феррин говорит, что у него возникают отрывочные образы, но не целая картина.
– Значит, он либо защищает кого-то, потому что вспомнил, либо не понимает, что происходит, и боится, – решил Кингсли. – Жаль, что мы не поговорили с ним до того, как случился инсульт.
