— Еще немного, синьор?
Повинуясь строгому приказу бунтующего нутра, я нашел в себе силы отрицательно покачать головой.
— Великолепный букет, не правда ли, сир?
Кивнул я уже из-за калитки. Доктор между тем все кричал, высунувшись в окно:
— Вот увидите, домуле, как у вас разыграется аппетит!
Тут он не соврал. Добравшись до дому, я первым делом спросил Фиделя:
— От имбирной отравы что-нибудь осталось?
— Ах ты, бедняга! — Фидель всплеснул руками. — Этот старый отравитель попотчевал тебя медовым чесноком!
Когда имбирный напиток немного привел меня в чувство, я спросил попа, почему он называет отравителя стариком?
— Потому что так оно и есть. Он ровно на неделю старше меня.
— Но ведь усы-то у него совсем черные.
— А как же — пока краска свежая. Спустя неделю они становятся рыжими, спустя две недели стали бы, седыми, кабы не зеленели. Когда на него находит, он, красит только один ус, и тогда мы зовем его «др. Биколор».
Впервые я увидел Ангелу в Иванов день. Поденщики мои к тому времени существенно продвинулись в недра земли — метра этак на полтора. Андраш Тот уже уповал на то, что вскорости мы докопаемся до Мерики, а там, надо полагать, нету дополнительного налога, чтоб тому, кто его выдумал, ни дна ни покрышки.
Вот только сундук с деньгами короля Аттилы никак не желал обнаруживаться. (А ведь тогда еще не было министра финансов. Во всяком случае, Прискос Ретор[79] о таковом не упоминает.) Пока удалось найти всего лишь ослиную челюсть. Поп, естественно, поздравил меня с находкой, добавив, что теперь осталось только обнаружить филистимлян, которых Самсон этой челюстью сокрушил. Доктор пришел в ярость — что случалось всегда, когда речь заходила о Священном писании, — и процитировал армянскую Библию, виденную им в Азербайджане; там говорилось, что Самсон сокрушил ослов челюстью филистимлянина. «Само собой разумеется, это тоже неправда, как и все прочее в Библии, мосье, ведь ослы, как известно, существуют и по сей день». В ответ на это нотариус заметил, что в мире одним ослом больше, чем можно было бы предположить.
Мужики тоже выдвинули относительно челюсти массу предположений. Марта Петух настаивал на том, что челюсть некогда принадлежала коню Миклоша Толди[80], «подналяжем, братцы, вот посмотрите, докопаемся и до того, кто на нем езжал». Однако он остался в меньшинстве, потому что большинство разделяло точку зрения кума Бибока, который стоял на том, что «энто тот самый вороной, на котором девский барон себе баронство выслужил, при Марии-Терезии дело было». И было это вот как: старому барону турки горло перерезали, а Мария-Терезия тут возьми да и объяви: дам, мол, титул тому, кто ответит мне на три вопроса. Ну вот, собралось там графьев да баронов видимо-невидимо, да все как один — ослы, а потому Мария-Терезия их всех на голову и укоротила. Собрался тут девский чабан, сел на своего воронка и поскакал к Марии-Терезии. А был тот чабан парень из себя видный, усы густые, так что Мария-Терезия, завидев его, как сидела на девяти подушках, так сразу с трех и свалилась.
