- Покажите носовой платок!
Я вытаскиваю скомканный, не первой свежести платок. На маленьком лице комэска появляется презрительная гримаса. Жду, что будет дальше.
- Богаткин, Германошвили, выверните карманы, - приказывает он моим подчиненным.
Из карманов сыплются портсигары, спичечные коробки, перочинные ножи. Маленькое круглое зеркальце, описав на земле полукруг, подкатывается прямо к ногам Жизневского.
- Культурный экипажик, - с издевкой замечает комэск.
Я в замешательстве. От зеркальца в глаза больно бьет солнечный зайчик.
- Я вас спрашиваю, младший лейтенант, почему в вашем экипаже такое безобразие?
Мне никогда и в голову не приходило, что иметь при себе портсигар или перочинный ножик - преступление. Техники всегда таскают что-нибудь в карманах. А тут еще проклятое зеркало слепит глаза.
Я пожимаю плечами и произношу спасительное "не знаю".
- Не знаете? М-да! Может быть я обязан за вас знать?
Но тут за меня неуместно вступается Городецкий. Этот невозмутимейший от природы человек, должно быть, не выдерживает. И хотя комэск пропускает его слова мимо ушей, Городецкий продолжает:
- А что касается Богаткина и Германошвили, то они сейчас на работу идут.
- Я вас не спрашиваю, товарищ воентехник, - резко обрывает его Жизневский.
Но надо знать Городецкого. Если он до конца не высказался, его уж не остановишь. Он будто и не слышит никого в это время. Его ругают, а он твердит свое. Говорит медленно, путано. В эскадрилье к этому уже давно привыкли.
- Я вот вам и говорю, что после регламентов нам нужно еще девиацию прокрутить.
Лицо Жизневского становится серым.
- Прекратить разговоры в строю!
Но Городецкому этот крик - что об стенку горох. Да он, наверное, и не слышит Жизневского. Немного помолчав, как бы собираясь с мыслями, техник смотрит немигающими глазами на командира:
- Понимаете, на наших самолетах надо девиацию прокрутить. Освободили бы нас от политинформации?
Трудно сказать, чем бы закончилась "дискуссия" величайшего флегматика и чересчур требовательного, к тому же вспыльчивого комэска, если бы не Хархалуп. Он когда-то служил с Городецким, хорошо знает привычки техника и глубоко уважает его.
Хархалуп подходит к командиру эскадрильи, показывает какие-то бумаги и отводит его в сторону.
А техник звена все еще продолжает свою тираду:
- Ну, на самом деле... Если мы сегодня не подготовим самолеты, в понедельник звено не сможет летать. Это уж точно...
Он намеревается еще что-то сказать, но стоящий рядом рослый Кондратюк закрывает ему лицо своей пилоткой.
