— А, мое почтение уездной журналистике!
Старик взглянул в записную книжку, но юноша закрылся.
— В газете прочитаете…
— Ай, да полноте! — отмахнулся рукой старик. — Что там у вас будет прописано, чего бы я не знал. Я на картинку вашу глядел — больно ладно вы рисуете. Послушайте, Аркадий Свиридович, во вторник у нас блины, вы уж заходите к нам около шести! Рады будем!
Юноша покраснел, будто ему предложили нечто непристойное.
— Уместно ли это будет?…
— Конечно, уместно! И Варвара Матвеевна рада будет вас видеть, и Дашенька. Расскажете про Харьков, про Москву. Вы ведь там паровозы видели, ездили на них?
— Видел, но не ездил.
— Ну, вот о том и расскажите! — и, глядя на фрегаты, кивнул. — Каковы мерзавцы! И до нас добрались. Плавают по нашему морю как по своему!
— Надо бороться с врагом…
— Чем же? Наши пушки вы видели. Можно поставить их на шаланды, но это так, курам на смех. Честней бы их сразу утопить в реке — жертв меньше будет.
Перестрелка стихала. На английских кораблях барабанщики по команде капитана убрали палочки, канониры задробили стрельбу. Степной ветер, скатываясь с холмов, отгонял легшие в дрейф фрегаты в открытое море.
Расходились обыватели, с разочарованием разбегались по своим детским делам мальчишки. Хоть на бомбардировку Гайтаново прибыло три новейших пароходофрегата, шли они под парусами, не разводя пары.
* * *
…По Большой Садовой Аркадий спустился к Соборной площади. Затем, оттуда отправился на Греческую, завернул в подворотню, спустился по короткой лесенке в подвальчик.
Пахло краской и крепким перегаром. Меж касс с буквами и печатным станком прохаживался, почесывая живот, владелец типографии грек Кондоиди.
— Дядя Костя, я заметку принес! — сообщил Аркадий, протягивая лист бумаги. — Новость…
У Кондоиди, как полагал Аркадий, было отчество, но при юноше его никто никогда не произносил. Грека именовали или по имени, или по фамилии, или обычно «этот пьяница-грек, у которого типография».
Кондоиди принял листок, брезгливо его осмотрел. Аркадий терпеливо ждал. Таким уж был человеком этот грек: обиженный на весь мир старый холостяк, который полагал, что все его намереваются одурачить. И потому выражение лица у него было одно на все случаи жизни — и для похвальбы, и для хулы.
Но на сей недовольство имело основание.
— Ну и где тут заметка?…
— Вот… — недоуменно ответил Аркадий, указав на бумагу. — Новость об обстреле города.
— Да разве это новость? Плюнуть и растереть! Новость — это новое, то, о чем никто не знает! А об обстреле уже судачат и в Волонтеровке, и на Черемушках, и даже в Немецкой колонии — а это уже двадцать верст от города! Чего здесь есть такого, за что не жалко отдать полушку? Да, если бы мы печатались, полагаясь на твои заметки, то верно бы давно разорились.
