— Ты обещал отцу больше не ходить в университет, а начать учиться у реб Аврома-Абы Зеликмана. Ты не забудешь свое обещание?
— Не забуду, — пробормотал Гавриэл, со страхом глядя, как с черных погребальных носилок снимают тело отца, укутанное в белый саван. В то же мгновение огненный край заката утонул за кладбищенской горой, утыканной покосившимися надгробиями.
2
Реб Авром-Аба был родом из Келема[164]. Он учился в тамошней талмуд торе, как называли Келемскую ешиву, а женился в Кибарте[165], литовском местечке на границе с Пруссией. Он еще не успел просидеть и года на содержании тестя, как началась русско-германская война и царь Николай выгнал евреев из приграничной с Пруссией полосы земель. Тесть и теща реб Аврома-Абы застряли в Литве, а он с женой добрался до Вильны, куда сбежалось множество других раввинов. Беженцы — сыны Торы создали свое собственное объединение, и город поддерживал их материально. Реб Авром-Аба Зеликман тоже изучал Тору в синагоге изгнанных раввинов и жил с женой за счет этой поддержки. После вступления в город германских войск, когда голод усилился и Вильна не могла больше содержать изучающих Тору, жена реб Аврома-Абы, Годл, занялась торговлей и стала добытчицей в семье. Еще до замужества в Кибарте она была лавочницей и хорошо разбиралась в торговых делах.
Когда война закончилась, литовские раввины вернулись в свои местечки. Годл ожидала, что и ее муж станет где-нибудь раввином. Но реб Авром-Аба ответил ей, что не годится в раввины и не хочет им быть. Пусть она откроет в Вильне лавку. Годл сказала на это, что ее родители взяли себе ученого зятя, чтобы он потом стал раввином, а она — раввиншей, а не лавочницей. А если уж все-таки открывать лавку, то почему это вдруг в чужой Вильне, а не в ее родном местечке Кибарт, куда, кстати, после скитаний вернулись и ее родители? Однако ее муж настаивал на своем. Он изучал Тору не для того, чтобы сделать ее источником дохода, а лавочником хочет быть именно в Вильне, где его никто не знает. В Кибарте или в Келеме, где его помнят и считают сыном Торы, ему будут оказывать незаслуженные почести, и, значит, придется вмешиваться в общинные дела. Поэтому остается открыть лавку в Вильне.
Годл была крикуньей с пылающим лицом и с растрепанными каштановыми волосами, вечно выбивавшимися из-под платка. Однако она происходила из богобоязненного еврейского дома, была умна и знала, что ее муж не просто сын Торы, как он говорит про себя, а очень ученый еврей. Она согласилась остаться в Вильне и отыскала пустующую лавку на углу улиц Страшуна и Завальной. Годл уже скопила немного денег, знала в городе достаточно людей, да и место для лавки было подходящее — здесь сходились вместе несколько улиц. Она накупила бакалейных товаров и тут же принялась их сбывать.
