Агнешка умолкла, переводя дух. Музыка древней легенды еще бродила в ней, зажигая в теле то тут, то там странные огоньки.
— А хорошо бы, верно, словница? — спросил князь, склонив голову.
— Что?
— Жить, не ведая Смерти. Жить и жить, сменяя только обличье и не теряя огня, что создал тебя из тьмы?
— Без Смерти-то? — Агнешка вздрогнула невольно. Вспомнилось, как мучилась матушка и как молила лекарка Безносую прийти, избавить от мук невинную жертву радуги. Как сама принесла успокоение той, которую больше всех на свете любила. Как звала Смерть после бегства Илария, не в силах вытерпеть живую муку… — Чего уж хорошего? Иногда и Смерть — первая благодетельница, и дар ее ценнее всех подарков жизни.
Князь смотрел внимательно. Молчал.
— Знать, случалось тебе перевидеться с моим учителем, высшим магом Мечиславом, — наконец проговорил он задумчиво.
— Не видала я никого с тем же даром, как у тебя, князь.
— Да я не о том… Впрочем, ладно. Иди. Нет. Постой. Скажи еще сказку…
Хочешь не хочешь, назад не поворотишь. Пути нет. Вот оно, грядущее, перед тобой — темная чаща. И путь — не скатерть ровная, а грязная, вымешенная копытами дорога. Не ехать нельзя, а ехать — завсегда измажешься.
Иларий сплел пальцы, заставив белые искорки магии перескакивать с руки на руку, танцевать на суставах, а потом сбросил плясуний брезгливо на пропитанный травяными настоями кокон. Весна вступала в свои права, заметно потеплело — и несмотря на старания травников при дворе Бялого мяста, спеленутый мертвец на возу смердел невозможно. Хоть и держали на леднике, хоть и ворожили, а все разъехался так, что уж и не понять, человек ли был.
«И в том польза — и захочет Войцех сына узнать, так не узнает», — подумал Иларий, отворачиваясь. Связанные одной виной, едва пережили они с новым Бяломястовским князем зиму под одной крышей. А Вражко, последняя родная Иларию душа в Бялом, не пережил, под самые морозы затосковал, и сколько ни ухаживал за ним Иларий, сколько ни чаровал, лег однажды черный красавец-жеребец и уж не встал. Один остался Иларий в занесенном снегом Бялом, в холодном тереме против нового князя.
Может, и к лучшему случилось, что поднялся со дна упокойник Якуб. Хоть бы и так. Зато теперь по холодку можно отвезти его в Дальнюю Гать вместо Тадеуша. Пусть Войцех с Лешеком его Землице посвятят и похоронят, а то, не ровен час, изведясь за зиму, пошлют искать след Тадеуша или сами поедут.
Вспомнились Иларию страшные, полубезумные глаза Тада — тяжело далась им обоим эта зима, но дальнегатчинцу словно бы тяжелее. Глаза его и щеки запали, он исхудал и, вынужденный сидеть подолгу без выхода в покоях мертвеца, место которого занял, растерял остатки веселого и доброго нрава, потемнел, стал мрачен и скор на расправу. Слуг бил нещадно, словно вселился ему в карающую руку молодой Казимеж. И словно упавшая в бочку мышь, вертелся по кругу, возвращаясь, что ни день, к тому, как заставить Войцеха и ближних князей встать против Чернского волка.
