Домой, точнее, в квартиру полуслепой старухи, временно ставшую им домом, ехали в такси, он, хмурясь, смотрел в окно, она крутила в руках завернутый в салфетку хлеб, радуясь, что прихватила его из дорогого ресторана, а еще, незаметно, десертную ложку и красивую фарфоровую солонку, которую боялась показать ему, чувствуя, что он и так сердится из-за чего-то, а из-за чего, она не понимала, но из-за солонки придет в ярость, это уж точно. Так здорово, что мы в такси, сказала она, погладив его по руке, я-то езжу все время на метро, к тому же билеты стали дорогие, и утром, когда много народу, я пробегаю за кем-нибудь через турникет, чтобы сэкономить. Ага, конечно, так и вижу тебя в метро, огрызнулся он, вспоминая фото ее дорогих спортивных машин в журнале, у меня есть шофер, родители не любят, когда я сама за рулем, рассказывала она журналистке, но из ниццы в монте-карло еду сама, разгоняясь до ста двадцати, и в эти минуты я счастлива, по-настоящему и абсолютно. Впрочем, не факт, что про дорогу из ниццы в монте-карло она не придумала, кто знает, может, ее мать сочиняла для нее эти истории, а она просто повторяла, как попугай, с этой актрисой актрисовной ни в чем нельзя было быть уверенным. Послушай, сказал он, взяв ее за плечи и хорошенько встряхнув, словно хотел, чтобы, как в калейдоскопе, собранные узоры перемешались, сложившись в новый рисунок, ты несчастная девочка, которая ровным счетом ничего не знает о самой себе, а я старый козел, который не знает, зачем ему жить, и давай договоримся, что мы покончим с этим дурацким театром и, возможно, что-то изменим в твоей и моей жизни, от которых, надо признать, не так уж много осталось, а от твоей так почти ничего. Знаешь, ты был прав, пробормотала она, хватаясь за живот, не нужно было столько есть, мне кажется, меня сейчас вырвет, останови машину или открой мне окно, меня будет рвать через него на улицу, ох, как же мне плохо, боже мой, и за что все это, не понимаю. Эй, вы, крикнул шофер, ударив по тормозам, убирайтесь из моей машины сейчас же, не хватало, чтобы вы испачкали мне салон, только прежде чем уйдете, заплатите по счетчику и поищите без сдачи.
Он думал, что убил ее, измучил скитаниями по городу, от которых и здоровый устанет, отравил едой, ведь ей нужна была строгая диета, потому что удалена селезенка и печень еле справляется со своей работой, а еще обязательным было носить маску, чтобы не заболеть, потому что любая простуда могла стать смертельной, но он не думал об этом и поплатился, и теперь она, распластанная на постели, как на дыбе, лежала, не в силах пошевелиться. У нее отнялись ноги, вздулся живот, и, глотая воздух ртом, она несколько дней ничего не говорила, только задыхалась, дыша из последних сил, а на пятый день, когда он сидел на краю кровати, поглаживая ее по щеке, прошептала ему, пожалуйста, не покупай коляску до самого последнего, только если я совсем уже не смогу вставать, обещай. И он обещал, что, пока она в силах сделать хоть шаг, никаких колясок не будет, и, сколько хватит сил, он будет носить ее на руках, хотя врач ему не рекомендовал тяжести, да теперь уж все равно. Через неделю, приподнявшись на локте, она сказала ему, только об одном мы будем жалеть на смертном одре, что мало любили и мало путешествовали, но он прикрыл ее рот рукой, нет-нет, не надо чужих слов, лучше уж молчи. Но она, извиняясь за то, что все время говорит чужими словами, добавила, если девушка хороша собой, она может болтать о чем угодно, о россии, пинг-понге, лиге наций, ей все сойдет с рук, но и это была очередная цитата, за которой тут же последовала следующая, все, что изменяет нашу жизнь, не случайность, оно в нас самих и ждет лишь внешнего повода для выражения действием, не смолкала она, вспоминая все свои и чужие роли, жизнь — это непрекращающееся рождение, и себя принимаешь таким, каким становишься.
