— И таким дуракам, как сей воевода, светлейший князь Меншиков протежирует! — громко возмутился царевич и твёрдо пообещал Корчмину: — О воеводиной глупости и ротозействе тотчас отпишу батюшке!
Но Корчмин вдруг замахал на него руками:
— Ни-ни! Ведь батюшку-государя я не хуже тебя, царевич, знаю! Взбесится и сам сюда за сотни вёрст прискачет — и пошла гулять дубинка по спинам! И добро бы дубинкой всё кончилось! Глянь, и виселицу у пролома поставит! На одной верёвке воевода будет болтаться, на другой — комендант! А ведь люди почтенные. Они не из злого умысла, а из невежества своего вздумали брёвнами стену подпереть. Так что, будь добр, государь-царевич, отца не огорчай, а прикажи, дабы из Санкт-Петербурга прислали водяные насосы. Мне ведомо, что генерал-адмирал Апраксин из Голландии их получил, дабы воду из трюмов судов откачивать!
Алексей хотя и недолюбливал Апраксина, но обещал всё же в Петербург отписать. А Корчмин потянул его дальше, взглянуть, как ставят пушки на подновлённых болверках и бастионах, которыми новгородский кремль-детинец, по приказу Петра, был окружён сразу после нарвской конфузии, когда ждали в Новгород шведов. Из-за частых дождей многие болверки и бастионы ныне осели, и нужно было поднять их, а иные и возродить заново. Работы здесь было непочатый край, в чём оба и убедились, обойдя всю фортецию.
Лишь к вечеру, перепачканный землёй и болотной жижей, что скопилась во рву (смотрели там дренажные работы), царевич явился в патриаршие палаты.
Архиепископ Иов, маленький сухонький старичок, встретил его ласково, как честного труженика:
— Заработался, чай, государь-царевич, сил своих не щадишь! — Он истово перекрестил склонённую голову Алексея. И заметил с лаской: — Ишь как бес Васька тебя по земляным работам затаскал! Ну да ничего, пойдём сейчас в баньку — отдохнём от трудов праведных!
Банька архиепископа у Мячинских озёр была уже натоплена: густо пахло квасом (его плескали на раскалённые камни) и липовыми досками, из которых были сбиты скамьи и полоки.
Дюжий монах не жалел ни кваса, ни веников, а сухонькому Иову и пар нипочём, всё взывал с верхнего полока:
— Поддай ещё парку, любезный, да кваску, кваску плесни.
Царевич уже отдыхал в прохладе чистого предбанника, попивая крепкий монастырский мёд, а старец всё ещё нежился в мыльне.
Вышел наконец, сияющий, довольный, лысина весело розовела меж седых кудрей. Сел рядом с Алексеем, отпил медку, спросил сочувственно:
