— Самозарядный карабин Симонова, — кидал он реплику через плечо.
— Раньше был у нас на вооружении. Теперь только на складах лежит. Но машинка хорошая. Он прикладывался, целился, положив ствол на мешок с песком — трах-трах-трах-трах-трах! Только гильзы летели.
— Хорошее оружие, надежное и точное. Но у нас теперь главное — автомат Калашникова. По точности не уступает, а вот по боевитости… Длинная очередь из автомата, впереди из кирпичной кладки вылетают обломки, покачивается задетый обломок рельса, подвешенный на тросе. Взиу-взиу! Все пригибаются.
— Да, если попасть в рельс — может и отрикошетить. Но это не страшно…. И вообще, бойцы, запомните: та пуля, которую услышал — она точно не твоя. Она уже пролетела. Он перекатился правее, похлопал ладонью по прикладу пулемета.
— Вот машинка лучше всех. Ручной пулемет Калашникова. Вроде, тот же автомат, только ствол длинней, да магазин побольше, а посмотрите, что выделывает. Капитан приложился, поводил немного стволом, упер приклад, придерживая его левой рукой, и вдруг пулемет затрясся, заплевался гильзами, а впереди, там, где стояла невысокая кирпичная стенка, поднялось облако пыли, и кирпич «потек», спускаясь щебнем на землю.
И еще не закончился магазин, а стенки той уже не было.
— Вот так. А если не кирпич, а бревно? — он прихватил автомат, ловко заменил магазин — и снова длинная очередь. А впереди щепки и треск там, где лежали друг на друге три бревна, олицетворяющие бревенчатый дом.
— Сержант, веди своих к мишеням! — он сел и тут же закурил, сделав замечание на ходу тем, кто смотрел с завистью на сигаретный дым. — А вот курить на огневом рубеже — строго запрещено. Ясно?
— Ну, ни хрена себе, что пуля делает, — шептались мы, ощупываю пробитые насквозь сухие бревна и рассматривая с уважением отверстия в шейке рельса. — Это даже за стенкой не укрыться, выходит?
— Увидели? Запомните: лучшее стрелковое оружие в мире — вот это.
То, что лежит перед вами. То, что вам дадут после присяги. Чистить, смазывать, холить и лелеять — и ваши автоматы могут спасти вам жизнь. А кому-то, наоборот, эту самую жизнь укоротят.
Зимой темнеет рано. Ужин давно закончился, все роты уже в казарме, в теплеи в личном времени. Кто подшивает подворотничок, кто стирает хэбе, кто чистит сапоги или пишет письмо домой. А наш взвод упорно шагает по неосвещенному плацу, наворачивая круги во имя воспитания коллектива.
— Взво-о-о-од, песню! — кричит замкомвзвода, здоровенный старший сержант.
