Как-то отдалились, утратили материальность химерные Ивановы исповеди, словно я враз постарел и вспоминаю собственную молодость. Действительно ведь шесть лет прошло, седьмой на исходе. Запах влажных газетных подшивок, застаревший табачный дух, желтый шарик электролампочки под потолком… Загатный в последний раз, — каждый день бросает курить, — просит сигарету: «Осенние вечера в Тереховке такие тоскливые… Но уж это последняя. Клянусь небом!..» Припадает к синему окну, как к кружке хмельного напитка. Тревожный отблеск сигареты на стекле, заново переживает события своей жизни.
Правда, иногда у меня закрадывается подозрение: можно ли безоглядно верить его исповеди. А что, если он п р и д у м ы в а л себя? Может такое быть? Вполне. Во всяком случае некоторые свои чувства, мысли, воспоминания Загатный сознательно гиперболизировал до абсурда. Поэтому и не настаиваю на полной достоверности своих заметок. Как говорится, почем купил, за то и продаю.
От Киева до шоссе он ехал в комфортабельном автобусе. Романтика началась в Кнутах. Восемь километров пришлось трястись по выбоинам, в кузове полуторки, среди бочек с килькой. Долго еще с саркастическим торжеством вспоминал Загатный соленую затхлость кильки и низкий бортик машины, через который он сплевывал вязкую, смешанную с песком слюну.
В центре Тереховки, миновав дощатый павильон, машина притормозила и свернула к складам райпотребсоюза. Иван затарабанил по черепу кабины. На крыльце парикмахерской сидел лысый брадобрей с замусоленным «Перцем» на коленях. Казенноликие строения районных контор, спрятавшись от немилосердных лучей запыленного солнца под выцветшими плакатами и лозунгами, чинно дремали. Над побеленными к Первомаю заборами задыхались от зноя акации (пусть редактор простит мне такой пессимистический пейзаж — но рисую его через восприятие своего героя, я где-то читал, что пейзаж надо психологизировать).
Загатный расплатился с шофером и поспешил в заманчивую тень районного парка. Скамеек не было — за несколько дней перед тем в районе началась декада по воспитанию у молодежи высоких нравственных качеств, и один из тереховских руководителей приказал увезти из парка скамейки, потому что по вечерам несознательные влюбленные перетаскивали их из-под фонарей в темные закоулки. Вдоль центральной аллеи возвышались серые гипсовые физкультурники и физкультурницы с патетически воздетыми к небу руками. Из-за кустов выглядывал крашенный под бронзу бюст Максима Горького. Парк отлого сползал к поросшей камышом речке. Сквозь сизые стволы молодых ясеней просвечивалась площадь с массивной, под гранит, трибуной. У берега ясени расступались, в глаза бросался зеленый холм, смахивающий на внушительный постамент. Иван Кириллович уселся на чемодан, привалившись к стволу. Кто ищет, тот всегда найдет.
