Вывод. К большому сожалению, приходится констатировать, что художественного произведения пока нет, есть только неплохой материал для него. Считаю, что роман надо писать заново. Подчеркиваю: автор — человек способный и в будущем от него можно ждать творческих неожиданностей, порой даже приятных. Удачи ему!
Иван Загатный».
Не скажу, чтоб меня порадовала эта рецензия. Все же отказ. Но обрадовало другое: внимание, с которым он ко мне отнесся. Не забыл-таки Иван Кириллович наших тереховских вечеров, даже на такие вершины взобравшись. Человеком остался — и это главное. Жизненный успех не вскружил ему голову, как некоторым. Несмотря на все — великое вам спасибо, товарищ Загатный, и за вашу доброжелательность к молодому автору, и за точные ваши замечания.
И как забилось мое сердце, когда увидел под всеми этими бумагами еще одну папку. Тот же нервный почерк, даже более нервный, чем в предыдущем письме Загатного, отдельные слова я едва разбирал — совсем как в Тереховке давно прошедшей, во времена неспокойной Ивановой молодости. И было в этой пачке аж двадцать девять густо покрытых головоломными строчками страниц. Начиналось это послание такими словами:
«Прости, друже, холодно-поучительные слова рецензии. Дружба дружбой, а служба службой. Банальное высказывание, но что такое вся жизнь человеческая, как не хитросплетение банальностей. Конечно, как говорит один мой близкий коллега, у каждого хоть маленькая, да семья. И все же разбудил ты что-то во мне своими воспоминаниями о прежней Тереховке. Всего в куцем отзыве о рукописи не скажешь. Читал, вспоминал… Что-то ты ухватил. И если прислушаешься к моим советам и настойчиво, упорно поработаешь, будет книга…»
Конечно, со своей писаниной я волен поступить, как мне заблагорассудится. Но проигнорировать пожелание Ивана Кирилловича, его веру в меня, я не могу. Не имею права. Каждый из нас чувствует свою ответственность пред потомками, я тоже. Пусть все это пока полежит в письменном столе, до более удобного момента — а пойду на пенсию, сяду и напишу на досуге книгу воспоминаний о славном прошлом города (верю!) Тереховки…
Правду люди говорят: дурак думкой богатеет…
Что бы там ни сплетничали, а мне приятно: я знал об Иване Кирилловиче больше, чем вся Тереховка. Нисколько этим не горжусь, не обманываю себя — такова воля случая. Загатный нуждался в слушателях — и напал на меня.
В свое время в среде тереховской интеллигенции было модно болтать о любви Ивана к актерству. Но кому из нас не охота покрасоваться перед ближним? Время от времени эта одинокая душа тянулась к людям, а люди шарахались, не выдерживая его характера. Иван Кириллович требовал человека целиком, без остатка.
