«Рисунок!» — о, как понятен Наташе этот сердитый окрик репетитора, раз в классе Троян.
Теперь — ни малейшей поблажки, даже самой ничтожной. Под зорким и непримиримым к любой неточности глазом учительницы — только предельная четкость движений, только идеальная завершенность всех поз, и не деланых, боже сохрани, не старательных только, а одухотворенных, непринужденных и легких, возникающих как бы сами собой, по инстинкту и вдохновению, и певучая гармония всех линий тела в полете. Носок откинутой в арабеске ноги, хотя бы чуть-чуть недотянутый, спина, недостаточно выпрямленная, руки, утерявшие хоть на кратчайшее мгновение выразительность и грациозность, — все теперь будет отмечено, ничто не обойдется без замечаний, без упреков, без окриков, резких, как свист хлыста…
И вот снова близится сцена к концу: отвергнутый и подавленный горем, уходит Гирей. Вконец измученная борьбой Мария едва плетется к своему воображаемому алькову… На сцене в этот самый миг старуха надсмотрщица расстелет свой коврик на полу, чтобы стеречь сон чужестранки…
Теперь наконец Наташа смогла обернуться, глянуть попристальнее на свою старую учительницу: победа!.. Троян — сама Троян! — одобрительно улыбалась ей!..
В этот день по окончании репетиции Наташа и Румянцев отдыхали на скамейке дворового скверика при школе. Милый, незабываемый садик, как все, связанное с ушедшим детством. Вот здесь, на этой самой скамейке, маленькая Наташа однажды в поздний вечер нашла Алешу и Толю. Мальчики долго дожидались ее под густым снегопадом, совсем зазябли, осыпанные снегом, и простодушно признались ей: «Мы прямо из школы. Даже не обедали».
Теперь взрослая Наташа, артистка, сидит на той же скамье рядом с премьером балетной труппы. На нем ярко-синий пиджак, кремовые фланелевого сукна брюки, тугим узеньким узлом повязанный галстук павлиньей пестроты и желтые сверкающие ботинки.
Саша раскачивает чемоданчик меж широко расставленных коленей и ободряет Наташу, молоденькую, так проницательно угаданную им для себя еще на школьной парте, партнершу.
— Ничего не бойся, — говорит он. — Мы свое докажем! Сатрап — понятное дело, чего боится и почему артачится: он жену свою, Томку Коберидзе, оберегает… Чего ради увеличивать число ее соперниц? Понять по-человечески могу, а мириться не желаю. Охота была с Коберидзе в паре!.. Ей уже за сорок, она уже не фуэтэ делает, а лягается… Хватит!.. Оттанцевалась!.. Прорвешься в «Бахчисарай», и я тут же начну расчищать тебе дорожку к «Лебединому», к «Джульетте»…
