Я собирался пахать. Осмотрел соху, борону, примерил на лошадь оральный хомут и свил кнут. Мать отвеяла на ветру семена овса и ссыпала их в мешки.
— Сумеешь ли ровненько раскидать семена-то? Может, нанять кого из стариков?
— Рассею сам, — ответил я. — На загон надо четыре меры. Если в один раз не раскидаю, то еще раз пройду.
— Ну, хорошо. Ложись спать, а я дам лошади отходов на ночь.
Не успел я заснуть, как мать заголосила в сенях. Сестренки с испугом соскочили с постели и бросились в сени. Я выбежал следом за ними.
— Сиротинушки вы мои! — причитала мать, обняв девочек. — Убили вашего тятеньку.
У дверей стояла соседская девушка с распечатанным письмом в руке. Мы прижались к матери и тоже плакали. Девушка взяла мать под руку и ввела в избу. Не помню, когда и как я заснул, но едва рассвело, мать, сама не спавшая всю ночь, разбудила меня.
— Яша, вставай, милый. Мужики поехали сеять.
Она помогла мне положить на телегу семена, соху и борону и проводила в поле.
Пучками соломы я поделил загон во всю длину на узкие полосы, чтоб не засеять два раза одну и ту же часть.
Я раньше видел, как сеял отец. Он одновременно с шагом правой ноги широко разбрасывал семена. Так поступил и я. Вначале я сбивался с такта, должен был останавливаться и бросать лишнюю горсть овса в то место, которое считал плохо засеянным. Когда весь загон был засеян, оказалось, что у меня более меры семян осталось. Пришлось еще раз пройти по загону и разбросать этот остаток.
Потом я впряг лошадь в соху и направил её вдоль межи. Соха поползла по поверхности, не врезаясь в землю. Подумав, я ослабил чересседельник. Теперь соха стала очень глубоко уходить в землю, я не в силах был её удержать, и лошадь остановилась. С большим трудом я наладил соху, и пахать стало легче.
Недалеко от меня пахали плугами на двух парах сытых коней сын и батрак местного кулака Казеева. Я заметил, что пока я проезжал одну борозду, они давали полный круг. Скоро они закончили пашню, привязали лошадей к телеге и сели завтракать. У меня же было вспахано не более десятой части загона. Я устал, и лошадь стала останавливаться, не доходя до конца борозды.
Пришла мать и принесла мне в узелке завтрак.
— Идёт что ли дело-то? Сядь позавтракай, а лошадь отдохнёт.
В узелке матери был еще теплый картофельник и мягкие лепешки. Я присел около телеги завтракать, а мать, пригорюнившись и не спуская с меня глаз, присела рядом. Я потянулся за ложкой, но онемевшая от работы рука не слушалась. Чтоб не заметила этого мать, я прилег и кое-как взял ложку. Также трудно было мне попасть ложкой в миску и поднести её ко рту.
