Рост авторитета был обусловлен не одними лишь внешнеполитическими успехами императрицы и не только провозглашенными на словах или даже подлинными успехами правления страной, в значительной мере они были связаны с культурной силой воздействия Екатерины. Духовное развитие, которому систематически способствовала императрица, переживало бурный расцвет. Только один пример: книжная продукция после ее восхождения на трон скачкообразно выросла в среднем от 23 новинок в год до 105, чтобы в 80-е годы подняться еще до 366. Разумеется, это касалось тоже только верхнего слоя. Однако этот верхний слой Екатерина подняла до такого уровня, что ведущие его круги, преимущественно сконцентрированные в Петербурге, вполне могли бы выдержать сравнение с Европой. Это выражалось в утонченных формах общения, которое ощутимо отличалось от примитивного времяпрепровождения времен Елизаветы. Особое пристрастие Екатерина испытывала к любительскому театру, в котором должны были активно участвовать дамы и кавалеры придворного общества. Проявлялась забота и о профессиональном театре, была основана актерская школа. Будучи сама немузыкальной, императрица часто и охотно устраивала концерты.
Она проявляла огромное рвение в коллекционировании предметов искусства;» иногда это выглядело просто как рвачество. Как и во внешней политике, так и в собирании предметов искусства она хотела иметь все, и в этом отношении сама себя называла «обжорой». Не раздумывая, она использовала все свое личное и политическое влияние для того, чтобы «разграбить всю Европу для создания своих музеев», как ехидно заметил один иностранец, увидев сокровища искусства в императорском Эрмитаже.
Во времена правления Екатерины происходило сознательно ею направляемое слияние русских и европейских элементов в новообразующуюся русскую культуру, интегрированную в европейскую. Тем самым были созданы предпосылки для резкого подъема русской культуры в XIX веке.
Екатерина сумела использовать для своей славы и славы своей империи обширную переписку с ведущими умами Европы, особенно с французскими энциклопедистами. Она вошла в моду у самых известных писателей того времени, в том числе у почитаемого Вольтера, а это значило тогда гораздо больше, чем так называемая «хорошая пресса». Восхищавшиеся ею литераторы осыпали ее лестью, часто переходящей все границы хорошего вкуса, и, по выражению барона Мельхиора Гримма, «любили ее с такой страстью, такой восторженностью, с такой силой, как подобает любить Господа Бога».
