— Эва!.. — икнул мужик. — По таку строгость чернцы начисто перемрут. Людяче ж, поди, в них нутро, а?
Подьячий не ответил, продолжил чтение:
— А попов и диаконов слати к поповым старостам, каки являют их святителям, и святители правят их по священным правилам. На каковом чернце заповеди не можно доправить, то взять заповедь на том, кто его поил. Не велено також, — повысил голос подьячий, — чтоб православные христиане от мала и до велика именем божиим во лжу клялись, на кривь креста целовали, непристойными словами бранились, отцом и матерью скверными речами друг друга попрекали. Бород чтоб не брили и не стригли, усов не подстригали, к волхвам, чародеям и звездочётам не ходили.
— Ох, лыгаешь, самочей, — прищурился одним глазом мужик. — Разе могет митрополит так указать? Како ж люди промеж себя говорить-то будут?
— Побожиться тебе, Фома-невер?!
— Побожись!
— Вот те крест! — истово перекрестился подьячий.
Артельщик горько сопнул, растянул губы и заплакал. Слёзы рясно побежали по его растрёпанной бороде. Он размазал их по щекам, по носу, трясущимися руками достал из череска[27] ещё одну серебряную монету, протянул её подьячему.
— Бери последнюю… Всё одно теперя… Померла Расея! — взмахнув руками, крикнул артельщиц и, шатаясь, пошёл в кабак.
В кабаке Сава опаивал артельную братию. Перепадало и ярыжкам — им Сава тоже подносил. Ярыжки сидели у порога: дальше их не пускали, чтоб пол не следили и не воровали. Ярыжки сосали из разбитых, повыщербленных горшков и мисок хмельную медовуху — Фетинья не давала им ни корцов, ни ковшей, — блаженно щурились на Саву, кивали ему головами, как кони на водопое, и готовы были молиться на него.
В кабаке было испарно. От горящих лучин шёл крутой смоляной запах. Сава сидел без кафтана, в одной миткалёвой набойной подпояске, красный, хмельной, но гордый и важный. Ярыжки лебезили перед ним, подольщались. Сава делал вид, что не замечает их, но время от времени сурово приказывал Фетинье:
— Поднеси-кось злыдным!
— Савушка, царько наш радемый! — со слезами бормотали ярыжки и становились перед ним на колени.
Артельщик, которому подьячий читал митрополичий указ, войдя в кабак, затянул с порога, как дьякон в церкви:
— Померла Расея! Христиане, Расея наша померла. — Он захлебнулся слезами, уронил голову на грудь, замотал ею в отчаянье.
— Фетинья, — сказал лениво Сава. — Взвару[28] Фролке, пущай горю свою ублажит. Да не в корце… Горю корцом не ублажишь. Подай ему скопкарь. Садись, Фрола, поминай Расею!
