Буен Сава в гульбе — первый на Москве задира и зачинщик всех дурачеств, но и плотник искусный. На весь край знаменит. С Постником Бармой собор Покрова на рву ставил да и царский дворец в Александровой слободе рубил, за что ему царь пятьдесят рублей пожаловал сверх корма и приговорного жалованья.
Сава невелик, костляв, замухрыст… Голос у него сипл — от верховых ветров, продувших его насквозь на куполах соборов и церквей, глаза ленивы, но веселы. Сава безбород, голова курчава и рыжа, как пожухлая осенняя трава.
— Песню бы загуляли, братя, — сипит Сава, прикладываясь к берёзовому корцу, куда Фетинья услужливо плеснула медовухи. — Нутру измоторошно!
Из угла один из артельщиков тонким бабьим голосом затягивает:
Эх, ды застучали сякиры-топоры…
Голос его дрожит, слабеет, вот-вот обсечётся, но тут дружно, с тяжёлым выдохом вступают остальные артельщики:
Эх, ды застучали ва тёмном бару…
Вышедший по нужде на улицу пьяный артельщик стоит под стенкой, упёршись в неё лбом, и плачет.
Из кабака доносится угрюмое:
Эх, пашто падсякают пад корню,
Пашто клонют младую главу…
Рядом с кабаком на двух колках, врытых в землю, стоит большая чёрная доска под двускатным навесом, исписанная густыми белилами. Возле доски другой пьяный артельщик держит за бороду щупленького подьячего, сует ему под нос копейную деньгу и настырно требует:
— Чти, строка, чего на доске писано? Чти — копейную получишь!
Подьячий осторожно высвобождает из лап мужика свою бороду, берёт у него деньгу, внимательно её осматривает.
— Резаная[26], — говорит он обидчиво и возвращает монету артельщику.
— Чти, анафема! — вскидывается артельщик и снова пытается ухватить подьячего за бороду. — Чти, вя то!..
— Ну, давай, давай, — соглашается подьячий и берёт монету. — Ишь, ерепен какой! До митрополичьего указу он охочий! Ну, внимай… А деньга всё же резаная.
— Ды я табе яшо корец мёду выставлю, — хрипит ублажаючи артельщик.
— Ну, внимай! — Подьячий начинает читать писанный полууставом митрополичий указ: — Не велено священническому и иноческому чину по священным правилам и соборному уложению в корчмы входить, упиваться, празднословить, браниться…
— Вон чиво?! — дивится артельщик.
— …и каки священники, диаконы и монахи учнут по корчмам ходить, упиваться, по дворам и улицам скитаться пьяны, сквернословить и биться, таких бесчинников хватать и заповедь на них царскую брать — по земскому обычаю, как с простых людей, дражников, берётся, и отсылать чернцов в монастыри к архимандритам и игуменам, и те их смиряют по монастырскому чину…
