Фетинья принесла скопкарь со взваром, ставя на стол, коснулась плечом Савы… Сава сопнул, захватил её за пояс одной рукой, другой ловко подёрнул подол.
— Не лапь, — спокойно отвела его руку Фетинья. — Не по тебе лас.
— А уж не по мине?
— А не по тебе…
— Не пригож аль претен?
— Квол, — хохотнула Фетинья.
— Эх, дура баба! — оживился Сава. — Хилое дерево завсегда в сук растёт! Кабыть допустила до себе, я б тебя быстро умаял!
— Кабы сам не умаялся!
— Эх, баба! — пуще заеборзился Сава. — Ни в укор, ни в перекор — реку пред честным народом: коли не умаешься, рублю тебе избу новую! А попросишься — мёд и пиво нам даром будут.
— Экой бахвал! — засмеялась Фетинья. — На посуле, что на стуле: посидишь и встанешь.
— Пред честным народом реку! — ударил себя в грудь Сава. — Рублю избу! Пятистенку!
— И крест поцелуешь? — подхитрилась Фетинья.
Сава вытащил из-под рубахи нательный крестик.
— Пред Богом и пред честным народом — целую крест!
— Гляди ж, крест целовал, — потупившись, тихо сказала Фетинья.
Артельщики захохотали, загалдели, понесли похабщину. Ярыжки у порога скабрёзно похихикивали, пялили глаза на Фетинью.
Сава цыкнул на артельщиков, ярыжкам пригрозил:
— Угомоньтесь, братя! Не мутите бабий стыд. Не по похоти она, но чтоб нашу мужью породу под позор подвести. Так на том ей не встоять! Не быть мине Савой!
Марья лежала на шёлковых подушках — голая, разметнувшаяся, изнемогшая от беременности… Чёрные, воспалённые глаза зло метались в глазницах. С нетерпением ждала Марья, когда мамки оботрут её влажными рушниками. Она уже не ходила в баню — была на сносях.
В спальне стоял розовый полумрак. Сквозь слюдяные окошки пробивался розовый свет, похожий на дым от кадильниц. Свет висел лёгким пологом, не касаясь ни стен, ни пола, ни потолка, отчего спальня казалась похожей на глубокий тёмный колодец.
Закусив губу, Марья изнывала от нетерпения. Мамки неслышно, как тени, двигались по спальне, плескались водой, хлопали мокрыми рушниками, перешёптывались…
— Алёна!.. — плаксиво и зло вскрикнула Марья. — Приведи старуху.
Алёна, худенькая, смиренная девка, послушно юркнула за дверь. Она была любимой служанкой Марьи. Только её одну звала Марья по имени, у остальных и имён не знала, не терпела никого и скрепя сердце допускала к себе.
Алёна ввела в спальню здоровенную усатую старуху, похожую на стражника кремлёвских въездных ворот.
Марья, увидев её, съёжилась, подобрала под себя ноги, с отвращением и страхом спросила:
