– А я Мона. То есть, собственно, Елизавета Анатольевна Турусова, но друзья зовут меня Моной.
И спросила еще одно, важное:
– Сколько вам лет, Алексей Парисович?
– Двадцать семь. Десять минут назад я шел и сокрушался, что до двадцать восьмого дня рождения не доживу. – Он улыбнулся, но глаза все еще были траурные. – Дурацкая была бы смерть. Спасибо вам, Елизавета Анатольевна. Ради бога простите, что я изображаю из себя Иосифа Прекрасного, – быстро добавил он, видя, как она мрачнеет. – Но я калека, инвалид.
Мона помрачнела не от этого.
– Ничего, – вздохнула она. – В любом случае вы для меня слишком молоды. Идите за своим товарищем, я буду ждать. Только ради бога осторожно.
Вот и этот от меня отказался, думала она, возвращаясь к пленным. Конечно, не по-хамски, как Скукин, а красиво, но все равно горько. Надо как можно скорее привести себя в нормальный вид. Глядишь, и «калека» пойдет на поправку.
Конвоиры смирно не сидели. Опустились на корточки спиной друг к другу, пытались развязать веревки.
Мона предостерегающе присвистнула, подобрала винтовку.
Один что-то угрожающее замычал, козырек фуражки задвигался вверх-вниз.
– Ну вот что вы за мужики? – сказала им Мона. – Как вы живете, самим не противно? Позволяете себя сечь розгами. Кто-то за вас решает, можно ли вам отрастить усы. Вина выпить, и то нельзя.
Снова мычание.
– Не мычать, а слушать! – прикрикнула она. – Сейчас я учительница. Видали указку?
И показала штык. Мычание прекратилось, пленные стали паиньками. Но разговаривать с ними Моне расхотелось.
– Сейчас просто плохое время. Мужское. Закончится война, настанет время женщин, и все опять станут нормальные, – сказала она не столько им, сколько себе.
Поставила приклад на землю, оперлась на дуло, стала волноваться: как там Романов, не попадет ли в беду?
Волноваться очень долго не пришлось. Вскоре после того как стемнело, на дороге появились две быстрые фигуры – повыше и пониже. Еще издали донесся сварливый голос Скукина:
– А я вам говорю, это очень глупо, что вы не прикончили часового! Он очухается и поднимет тревогу.
– Елизавета Анатольевна меня бы не одобрила, – ответил Романов, помахав Моне. – Скажите лучше, генштабовская голова, какая у нас диспозиция?
– Добрый вечер, сударыня, – поздоровался подполковник. Его чопорность сейчас не раздражала Мону, а наоборот, прибавляла бодрости.
– Как я рада, что вы на свободе!
Но сухарь уже не обращал на нее внимания.
– Диспозиция? Нужно уйти от села как можно дальше, пока нет луны. Непонятно только, в какую сторону идти. Эти пейзане отобрали мои швейцарские часы, а на них компас.
