– Повернемся спиной к Зеленям, и давай бог ноги, – предложил Романов.
Так и сделали. Правда, через несколько минут Алексей (мысленно Мона называла его попросту, без отчества) повернул с дороги в поле.
– Про «спиной к селу» это я для конвоиров, – объяснил он. – На самом деле нам нужно выйти к реке. Она должна быть где-то в той стороне, рано или поздно наткнемся. Вернемся вверх по течению до пристани и сядем в баркас.
– Я хотел предложить то же самое, – буркнул Скукин, недовольный, что командует не он.
Примерно с час они блуждали в кромешной тьме, вполне вероятно, выписывая зигзаги, но вот впереди запахло сыростью.
– Осторожно! – предупредил Романов. – Тут обрыв.
Он спускался первым, держа Мону за руку. Подполковник обогнал их.
Внизу плеснула вода.
– Вверх по течению – это направо. Интересно, далеко ли пристань?
Оказалось, что неблизко. Правда, по речному песку идти было легче, чем по траве. Мона уже хотела спросить: с чего вы взяли, что идти надо вверх по течению, а не вниз, но здесь тучи засеребрились, с неба полился печальный свет, и совсем недалеко, в ста шагах, заблестели доски причала. Покачивался там и баркас.
– К черту Школу! Уроки отменяются. Свобода! – радостно провозгласил Романов, взбегая на помост.
Там он вдруг остановился и бросил винтовку. Вскинул руки, отступил назад.
Над лодкой поднялся силуэт.
Знакомый голос сказал:
– Долго гуляли, офицера. Я уж думал, не ошибся ли, что вы к баркасу вернетеся.
Десятник Семен! В руке – револьвер.
Сзади заскрипел песок. От темной массы обрыва приблизились еще несколько человек.
Романов допятился до Моны, шепнул:
– Сглазил. Все-таки не доживу до двадцать восьмого дня рождения…
Она недостойно, по-бабски всхлипнула. Ужаснее всего, когда уже чувствуешь себя спасенной, а выходит, что главный кошмар впереди.
Дорогу обратно она не запомнила, смотрела под ноги. В спину упирался штык, и было страшно: не пропорол бы, если споткнешься.
Отвели их в какую-то белую постройку. Наверное, ту самую «инспекторскую», которую Мона видела перед закатом, но во мраке было не разобрать. Там разделили, и ее втолкнули в безоконную клетушку, пропахшую прелой соломой. Хоть Мона ужасно устала, но, пощупав сырое гнилье под ногами, решила туда не садиться. Разгребла место в углу, привалилась к стене, сказала себе: «Ну вот теперь точно всё. Жить мне осталось до утра».
Увидела как наяву: шест, а на нем голова с длинными рыжими волосами, глаза выклеваны воронами, внизу табличка. Что там напишут? «Я вражеская агентка»? Ах, все равно.
