Кладбище чистенькое, ухоженное, нарядное — если так можно сказать об этом скорбном месте. Нынче, когда окружающие его обнаженные огороды стали черными, траурными, могилки — с их разноцветными веночками, голубыми и белыми оградками, крестами, выкрашенными золотистой или серебряной краской, желтыми песчаными дорожками — выглядят пестрыми детскими кубиками, позабытыми в песочнице.
Но нам не надо направо, мы идем прямо, по проселочной дороге, шоколадной лентой уходящей вдаль. Вскоре к дороге, с двух сторон, подступают бывшие колхозные сады: справа — яблочный, слева — вишневый. Впрочем, это все равно, где какой, сады заброшены давно, а вишневый — недавно горел, и стоит обожженный, с черными вишнями на обугленных ветвях.
Мы идем дальше, все прямо и прямо. Сады закончились, и дорогу густо обступают кусты шиповника, терна, боярышника, волчьего лыка. Солнце просвечивает кустарник насквозь, и кажется, что это оно зажгло тысячи маленьких ярко-красных язычков пламени на ветках шиповника. Ягоды крупные, спелые, слегка тронутые первыми морозами, они густо усеяли колючие ветки по всей длине.
Ягоды боярышника мелкие, кругленькие, словно капельки крови среди сухих листьев. Терн, чтобы вы знали, красив невероятно. Его ягоды похожи на вишню, на темно-голубую вишню с сизым налетом. Веток практически нет, куст состоит из длинных острых шипов, глядя на которые, я содрогаюсь, вспомнив терновый венец, возложенный на голову Христа.
И вот это все багровое, красное, синее, желтое, оранжевое — на фоне голубого неба, залитое золотым солнечным светом — окружает нас со всех сторон, останавливает и говорит — берите, срывайте дары природы, любуйтесь, восхищайтесь!
И мы восхищаемся. Дуся пропадает напрочь, растворившись в полях. Я достаю из кармана пакет, и жадно рву шиповник до тех пор, пока не начинают болеть пальцы, исколотые цепкими, словно рыболовные крючки, колючками. Пакет почти полон, я добавляю в него пару горстей терна, боярышник рвать ленюсь, он мелкий и невкусный, полезный, конечно, но не до такой степени, чтобы я еще час просидела в кустах.
Зову Евдокию, но мы не возвращаемся назад, нет, мы снова идем вперед, и дорога, спустившись вниз с небольшого холма, выводит нас к реке, в которой купается синее небо и плавают белые облака. Мы идем вдоль берега, покрытого сухой травой, сквозь нее пробивается новая, еще короткая, но столь густая и пружинистая, что Дуся не выдерживает и скачет зайцем, а, наскакавшись, падает на спину, и долго упоенно валяется, задрав ноги навстречу солнцу.
